Город над бездной

– А на самом деле что же, некрасивые?

– На самом деле у них зубы торчат.

– Как это? – поразилась Варька.

– Давай нарисую.

Немного разгребла на столе (увы, Варвара тоже не была аккуратисткой), нашла клочок не изрисованной еще Варькой бумаги и изобразила. Наверное, все же Лоу, хотя кто знает, сам бы он себя вряд ли узнал. Но я постаралась, чтоб вышло красиво. И рубашечка с рукавами-парусами, и длинные полы камзола, и сапожки выше колен. И да, кудри. Кудри его развевались по ветру, превращаясь почти в облака. Мечта. А потом с удовольствием пририсовала ему гадючьи зубы. Дли-и-нные-длинные, до середины груди. И кровь, что с них все капает и капает, аж целая лужа внизу натекла.

– Держи. И никогда не забывай, что на самом деле они вот такие. И не вздумай в кого из них влюбиться.

– Ну вот, испортила такую картинку, – вздохнула глупая девчонка. – А ты можешь мне такого же, но без зубов нарисовать?

– Вампиров без зубов не бывает, дурочка. Думаешь, поцелуй вампира – это вечное блаженство? Только в сказках. А в жизни это оказывается очень больно, очень стыдно и совсем не красиво. А потом вообще умираешь, а ему даже не жаль. Он стишки сочиняет. Веселые.

– Ну и с чего ты все это взяла, если никогда их не встречала? – я могла быть ее сестрой, могла не быть ей, но верить мне в данном вопросе она не собиралась.

– Зато она, – я кивнула на Лизкины тетрадки, – встречала. Очень близко. И она все это поняла. И рассказала мне. Только было уже слишком поздно. Он все равно ее убил.

– Может, и не убил. Ты же сказала – увез через Бездну. А что там, на той стороне Бездны? Ты не знаешь. И никто не знает. Может, она все еще жива. И гораздо счастливее нас.

Мне бы ее детскую веру.

Вот только идея с зубастым вампиром оказалась навязчивой. Да еще рисовала я всегда неплохо. Даже в художественную школу пару лет ходила. Потом бросила, правда, увлечение оказалось недолгим. Но вот сейчас меня как проняло. Сидела на лекциях и калякала. День за днем, уже какую неделю. И красавца мерзавца Лоурэфэлушку, и напыщенного, как индюк, Гоэрэ, и милейшую кузину-черноглазку. Ну и конечно же, ЕГО, светлейшего и непогрешимого, во всех возможных видах и образах. Улыбочку помилее, клыки поомерзительней…

Первой заметила мои художества Марийка. Смотрела, смотрела, потом не выдержала и расхохоталась.

– Слушай, если он это увидит, – она безошибочно ткнула пальцем в нарисованного Анхена, – ты будешь мыть не только больницу, но и весь Светлогорск. Причем возможно – зубной щеткой.

– А ты ему не показывай. А то, боюсь, если он это увидит, мытьем не обойдется. А устроит он мне примерно следующее, – я парой штрихов изобразила столб, полуобнаженную деву, прикованную к нему наручниками, и, конечно, его – с длиннющим хлыстом в когтистых лапах, глаза вытаращенные, изо рта не только клыки до колен торчат, но и пена капает, на ногах когти аж сапоги прорвали. Ну да, те самые, черные. А ведь как у Лоу на Горе, пришла вдруг мысль. Но додумать я не успела.

– Не, ну это ты переборщила! – хохотала Марийка. – Чтобы наш вежливый, благовоспитанный куратор, да в зверство впал? Из-за каких-то рисунков? Да ни в жизнь не поверю.

– Из-за рисунков не знаю, не пробовала еще. – Веселье выходило несколько истеричным и на глубоко не одобренную Великим и Ужасным тему, но остановиться я уже не могла. – А вот если слегка наехать на этого, – я ткнула пальцем в весьма недурно получившегося Гоэрэ с павлиньим хвостом, – мигом озвереет. Субординация.

– Светлейшие девы, может, и со мной поделятся причиной веселья? – Нависший над нами профессор Лимеров явно нуждался хоть в чем-то, что могло бы его развеселить. Потому как был он мрачнее тучи. Причем не только сейчас, а всегда. Сухонький, невысокий, не слишком-то солидного возраста, он, вероятно, чувствовал себя не особо уверенно и потому крайне болезненно относился к проявлению невнимания к своей персоне.

– Простите, профессор. – Мы быстренько опустили глазки долу, я еще и тетрадку с перепугу захлопнула, вместо того чтоб просто страницу перевернуть.

– А что это вы тетрадку закрыли, лекция не закончена пока, – тут же прицепился Лимеров. – Вы ее вообще пишете?

– Да, профессор, конечно.

– И я могу взглянуть?

– Простите, но это моя тетрадь, профессор. И то, что вы читаете у нас лекции, не дает вам права обыскивать мои личные вещи, – запомнит, понятно, и на экзамене будет валить, но, как говорил один вампир, были бы знания. А вот если заглянет в тетрадку…

– Да как вы смеете разговаривать со мной в таком тоне! – Он аж побелел от негодования. Уважающий себя человек (или вампир, не смогла не расширить свою мысль я) просто выгнал бы после такого взашей. А этот, видно, недостаточно себя уважал. И готов был добиваться этого уважения от других – любой ценой. – Немедленно отдайте мне тетрадь!

Дальше последовала абсолютно безобразная сцена. Я вцепилась в тетрадь, он вырывал, с остервенением выкручивал ее у меня из рук, разгибал пальцы… Вырвал, понятно. Всю измятую, почти изорванную.

– Вы же мне палец сломали! – Я очень надеялась, что это не так, но больно было, словно это правда.