Город ночь. Песни песков

Дети мои – все в крови, смеются;
Развёрстым восхищением
Проецирую в рваные грудца
Истерику своего всепрощения:

Боже! Вельможно разреши стаять

Им, и тревожно стих,
Чтоб последний пальчик в этой стае,
Копошащейся мягко,
Прости – их.

Упали поцелуями в мать, увязли

Губами в мертвом виске –
Тёплые, сытные ясли
В крови и молоке.

Вскинутые бедра. Иным окропиться

Не дай мне, спящая Мати,
Их подкованные копытца
Так часто – стигматы.

Весёлым движением руки –

Расплескали кожу её век –
Попытка вплавить в рваные грудца
Слепым отразившийся свет.

Иным окропиться не дай, покойно

Поздняя радость рождения – эхо,
Ведь мир, мир – это больно,
И кончим на этом теологию смеха.

Дети мои – все в крови, без оскала

Смеются, Богоматерь сама
Изрезала грудь, чтобы лукаво
Они причащали меня с ума.

Ветер ломает горячие плечи

Ливня, вырванные из суставов тучи.
«Ведь нам так легче, двоим калечным?
Милый, калечным, нам так лучше?»

«Да, милая, нам совсем безгрешно,

И даже надо не думать вовсе –
Сегодня всё кончилось хрупко и нежно.
А завтра? Кто знает, готовься.

Пьяная кровь не терпит застоя,

Отхвати же от меня кусок побогаче,
Если и завтра явишься тою,
У которой я не потребую сдачи».

Выше богов

Если бы ты легла здесь,
Какие песни смолчали бы,
Какие купола закатились
в мои зрачки,
Миром бы, у которого и утра вначале
Нет, у которого Солнце в кадилах ходит,
Разливая ладан по следу
Моих стоп.
Я пришёл бы – единственный поп
Твоей культовой лиры,
Игрок на неоконченных рифмах,
Сел бы сбоку у троп,

Ведущих в сердце твоей квартиры,

Наблюдал бы слепых поводырей,
Выходящий из твоих дверей,
И не ревновал,
Играл и играл бы в слова.

Я был бы выше богов

Тем, что здание,
На котором стоит твоя душа,
Не считал бы за оковы оков
И не разрушал,
Я пел бы его свой мотив,
Юноша –
Красиво и не спеша.

В переходах метро