Город ночных контрабасов

Неужели эти нелюди когда-то были рождены женщиной, а не волчицей? В редкие минуты затишья, думал Андрей. Со стороны Чернигова доносилось хлопки выстрелов пушек бронетранспортеров и автоматные очереди. Из погреба они казались безобидно далеким треском. Неужели, это русские люди? Чем они отличаются от немецких фашистов? Ничем. И так же, как их предшественники, будут утверждать, что ни в чем не виноваты, а только выполняли приказ.

Сегодня 21 марта, сколько дней они днем и ночью обстреливают Чернигов? Очередной залп реактивных снарядов неожиданно проревел совсем рядом. Реактивная установка переместилась из Татарского леса, где они прячутся днем, и начала запускать ракеты прямо перед домом. Кто это, русские или украинцы? Неизвестно. И те, и другие, стреляют, прячась за домами местных жителей.

Стали раздаваться выстрелы в ответ. Череда разрывов снарядов приближается с интервалом в секунду между выстрелом и разрывом, и каждый следующий взрыв все ближе и ближе. С потолка что-то посыпалось, со стеллажа начали падать и разбиваться стеклянные банки. Казалось, этот кошмар будет продолжаться вечно. Реальность бывает страшнее самого жуткого кошмара. Но, это так, праздные рассуждения, когда нечего делать. А делать-то действительно нечего, но под такой аккомпанемент заниматься арифметикой сложно. Да и что считать, с 24 февраля, ни дня, ни ночи, не было без обстрелов. И сон их не берет, зверюг!

Взрывы грохотали совсем неподалеку, и Андрей хотел сказать Маше: «Хорошо, что снаряды падают близко, но не прямо на голову». И, не сказал, не надо глупых шуток и так, когда спускались в погреб, у Маши вырвалось в сердцах: «Если меня убьют в этой яме, я тебе этого никогда не забуду!». От понимания безумия происходящего, становится еще страшнее, что уж тут говорить об осознании нелепости своего положения и утрате собственного достоинства. Но самое страшное то, что ты никак не можешь на это повлиять, ты совершенно беспомощный, и ты, разумный человек находишься во власти говорящих обезьян.

Вдруг наступила полная тишина. Коса смерти отдыхала, дожидаясь пока ее снова наточат. И в этом, сжимающем горло безмолвии Андрей почуял подкрадывающееся зло. «Господи, спаси и сохрани», - прошептал он, и впервые за время войны, перекрестился, ощутив всамделишный страх. Подумав, что утратил веру в Божественную справедливость и доброту. Он обнял Машу, почувствовав прилив нежности, понимая, что роднее ее нет никого на свете. Странно, все больше влюбляюсь в свою жену.

- Я тебя люблю, - сказал Андрей. Никогда она не была так мила, как в этот миг.

- И я тебя. Больше жизни… - голосом тише шелеста листьев, прошептала Маша.

Послышался нарастающий гул приближающегося реактивного самолета, и что-то с оглушительным грохотом лопнуло над головой. Все вокруг начало ходить ходуном от взрывов авиабомб. Сколько их было? Ни счесть! Андрею приходилось знавать страх, как и всем, но такого ужаса он не испытывал никогда. Маша уже не плакала, а только дрожала неуемной дрожью. Он пытался ее успокоить, но вместо слов, только икал.

Как долго это продолжалось, и когда кончилось, кто знает. Было тихо и от этой непривычной тишины сердце сжималось больше, чем от взрывов. В погребе было темно, а часы они впопыхах не взяли, и теперь не знали: уже утро или продолжается ночь. Сверху не доносилось ни звука, их окружала могильная тишина.

Андрей прислушивался к этой жуткой тишине с таким напряжением, что казалось, услыхал бы, как растет трава. Но ничего, кроме мерного гудения контрабаса, не услышал, - опять поднялось кровяное давление, потому и пульсирует в голове контрабас. От избытка адреналина он дрожал всем телом, как голый на морозе. Тянулось ожидание, они ждали, неизвестно чего. Вернее, они ожидали, когда все начнется сначала, но было тихо. Андрей заставил себя подняться по лестнице и приподнял крышку люка. Через выбитое окно в кухню светило солнце, как ни в чем не бывало, громко чирикали воробьи.

Выбравшись из погреба, Андрей стал уговаривать Машу подняться наверх. Она отказалась и начала плакать. Из по-детски отчаянных всхлипов, он разобрал: «Мы так хорошо здесь жили…» Ему показалось, что это сказал ребенок, так жалобно тонко звучал ее голос. Успокаивать ее не было сил, даже спуститься в погреб и просто ее обнять, он не мог. Не мог и всё!

Маша уже молчала, а в ушах неотступно звучал ее голос, звонкий, как хрупкое стекло. Он решил, что никогда больше не полезет в эту черную яму, разевающую пасть для нового жильца. Лучше принять смерть на земле, а не по своей воле лезть в могилу. Но полезть в погреб пришлось уже через пару часов, и так десятки раз, днем и ночью, много дней подряд.