Город отравленных душ

Честнухин любил поиграться словом «губернатор». Научился произносить его с придыханием, торжественно, почтительно, дружески, подобострастно и так далее. — миллион оттенков. Особенно торжественно произносил: «Губернатор мне поручил». Всё в этой фразе было и почтительное уважение к первому лицу в округе, и высота его ума, и высота собственного, если уж такой человек ему что-то поручает. Но главное — эта фраза показывала, насколько он близок к власти, к самым заоблачным ее вершинам.

Сидеть в кабинете, узком, мало освещенном, было нудно и тяжело. Работа в компании шла своим ходом. На радио и телевидении готовились передачи, в технических цехах они монтировались, выпускались в эфир. Не хватало кадров. Уходили журналисты, уходили технари. Перо им в задницу. Что-то болтали по радио, что-то крутили по телевидению. Какая разница. Народу всё равно, лишь чем-то был заполнен радио и телеэфир.

Опять технический контролер написал, что было несколько сбоев на радио и телевидении. Честнухин мечтал убрать этого контролера, настырную, вездесущую женщину, посадить на ее место своего человека и всё будет в норме. Не будет актов, следовательно, не будет и срывов в работе.

Прочитал акт, что утром по радио не дали Гимн российский, что запоздало с выходом в эфир телевидение.

«Чёрт с ним, с гимном, его и так каждый день слушают. Нет, надо написать, чтобы показать, как мы плохо работаем!» — возмущался про себя Честнухин.

Сняв трубку он позвонил в кабинет где находится контролер.

— Её нет, она на больничном. — ответили ему.

— Болеет и пишет акты! — бросив трубку, возмущенно проговорил Честнухин.

И тут его осенило: «скорее всего она вовсе не болеет, сачкует, прикрывается больничным».

Ему показалось, что настал момент рассчитаться с этой надоедливой женщиной. Поймать ее на месте.

Честнухин позвонил своему заместителю по техническим вопросам, еще одному работнику, который неизвестно чем в компании занимался, вызвал машину. Когда двое вызванных вошли в кабинет, Честнухин коротко, но ясно пояснил ситуацию.

— Ещё один акт, ты Червяков, как заместитель по техническим вопросам, должен быть наказан. Чтобы прекратить поток этих актов нужно принять крутые меры в отношении контролера.

— Но Любовь Михайловна на больничном, — пояснил Червяков.

Ему было чуть более тридцати, и он стремился удержаться в должности, которую совсем недавно получил. Для него, бывшего шофера, такое повышение — это стремительный взлет. Он старался во всём угодить Честнухину.

— Откуда известно, что она на самом деле болеет. Вот мы к ней сейчас неожиданно на квартиру нагрянем и выясним, так это или нет. Может она там водку с мужиками жрет. — Честнухин стиснул мелкие, крысиные зубы.

— Такого не может быть, — возразил Червяков. — Она порядочная.

— Заткнись! Все порядочные, когда мраком их жизнь покрыта, а когда мрак сорвешь, и всё попрет наружу. Если бы она акты не писала, у нас бы тоже замечаний не было.

— Но сбои были бы! — опять возразил Червяков.

— Ну и что, не зафиксированы, значит и нет их. Соображать нужно. От бумаги и зло исходит и польза. Премию хочешь получать? Вот и давай, крутись. Я когда в КПЗ работал, у меня один, тоже строптивый был. Я устроил ему тёмную и всё — шелковым стал, — выпучив глаза, заключил Честнухин.

— Так что, бить ее, что ли будем? — с шоферской прямолинейностью спросил Червяков, так и не поняв, что от него хотят.

— Да на хрена она нам нужна! — взъерепенился Честнухин. — Она и так скоро дуба врежет, но подтолкнуть ее к могиле поближе не грех. Она нам, сколько лет уже кровь портит?

— Не знаю, я первый год работаю.

— То-то! Я знаю, я тоже второй год тут работаю и всё это время она мне нервы портит. Акты в Москву шлет. Ладно, болтать меньше нужно, поехали.

Он вышел из-за стола и направился к двери.

— А я-то причем тут? — спросил рабочий (на предприятии никто не знал его фамилии, обращались по кличке Пошелтуда, которая прицепилась к нему из-за того, что он сам вечно говорил «Я пошел туда», не называя именно куда) и уставился на Честнухина.

— И ты, дармоед, заткнись. Весь день груши околачиваешь, так хоть сейчас полезное дело сделаешь.

Все трое вышли из здания, сели в «УАЗик». Выехали на главную улицу города. Честнухин назвал адрес шоферу.

Он был возбужден, как охотник, преследующий дичь. Мелкие, редкие зубы стиснуты, шея вытянута, глаза бегают из стороны в сторону. Он цепко просматривает улицу, вдруг тот человек, к которому они еду, окажется не дома, а на улице. Тогда операция сорвется.

Мимо проносились иномарки. С вожделенной завистью смотрел на них Честнухин. «Везёт людям, в таких машинах шикарных раскатывают, а тут!..» Он вздохнул, на лице его появился серый налет завести. Стиснув зубы, подумал про себя «Ничего, пройдет время, и я на собственной такой буду раскатывать».

Вот и улица Энергетиков, где жила Любовь Михайловна Кривошлыкова.

Машина въехала во двор, остановилась у одного из подъездов.