Город падающих ангелов

В выставочном зале был настоящий музей стеклянных предметов, изготовленных Архимедом Сегузо с тридцатых годов до настоящего времени, включая стеклянные столы и образцы знаменитой серии пятидесятых годов, названной «Мерлетти», то есть кружева – в стенки чаш и ваз были искусно и прихотливо вплетены волокна и шнуры цветного стекла. Расхаживая по залу, я держал руки в карманах, чрезвычайно опасаясь локтями, которые старательно прижимал к бокам, задеть и разбить какой-нибудь шедевр.

Джино рассказал мне историю, положившую начало замкнутости своего отца, вероятно, на случай, если маэстро откажется со мной разговаривать. Как-то, еще в пятидесятые годы, один богатый сицилийский князь доставил синьору Сегузо стеклянную статую быка, которую якобы нашли в одном из этрусских захоронений. Князь попросил Сегузо оценить подлинность статуи. Синьор Сегузо поставил статую на стол рядом с верстаком и принялся делать точную ее копию – вплоть до мельчайших деталей, включая патину, которую он воспроизвел с помощью разных порошков, минералов, дыма и песка. Когда он показал князю законченную работу, тот не увидел никакой разницы между новым и старым быком. Это и был ответ Архимеда Сегузо. Он смог настолько точно воспроизвести быка, что тем самым показал князю: его бык вполне может быть и подделкой. Для того чтобы точно это определить, была необходима, конечно, научная экспертиза, но синьор Сегузо дал ответ на доступном ему уровне. Ответ следовало понимать так: он не знает.

Я сказал, что нисколько не обижусь, если маэстро продолжит работу вместо того, чтобы разговаривать со мной. Но когда мы открыли дверь в цех, на нас обрушился такой рев печей, что стало ясно – разговор при таком шуме просто невозможен.

Старик в темных просторных брюках и белой рубашке сидел за верстаком перед жерлом гудящей печи. Он вращал стальной стержень, на конец которого была насажена большая цилиндрическая ваза, синие и белые цвета которой переплетались в прихотливом узоре. Поворачивая стержень, он длинными щипцами формовал горловину. Потом он передал стержень помощнику, который вставил вазу обратно в печь, чтобы она нагрелась и слегка размягчилась. Джино, подойдя к отцу, что-то сказал ему на ухо. Тот улыбнулся и кивком подозвал меня к себе. Я подошел и поздоровался. Старик молча склонил голову в ответ. Помощник извлек вазу из огня и положил стержень на верстак, продолжая вращать вазу. Архимед снова посмотрел на меня и указал щипцами на вазу.

– Рассвет, – сказал он. – Это рассвет.

Потом он опять принялся за работу, поворачивая стержень и формуя вазу.

Архимед Сегузо одарил меня только этими тремя словами. Но их было достаточно для того, чтобы дать мне понять: ваза, которую он в тот момент делал, представляла театр «Ла Фениче» таким, каким он увидел его, когда поднялся в пять утра после пожара, – белый дым, струями поднимавшийся навстречу синеватому предрассветному небу.

Мы понаблюдали за его работой еще минут десять, а затем пошли в кабинет Джино выпить кофе. На краткий миг в дверях появился сын Джино Антонио. Этому парню было около тридцати – он был худощав и застенчив. Деда он напоминал больше, чем отца, и вел себя, как подобает послушному сыну и внуку. Джино сказал, что Антонио работает на фабрике, приобретая опыт в разных цехах. Со временем он унаследует от отца управление делом. Дед уже преподал ему несколько уроков стеклодувного мастерства.

– Вот что я хочу у вас спросить, – обратился я к Джино. – Прежние поколения семьи Сегузо были стеклодувами. Эта профессия требует приобщения к делу в таком раннем возрасте, что не остается времени на формальное образование. Ни вы, ни ваш сын не являетесь мастерами-стеклодувами. Что будет, когда не станет Архимеда?

– Мастера-стеклодувы всегда найдутся, – ответил Джино, – и неважно, будут они носить фамилию Сегузо или нет. Но помимо мастеров нужны и художники. Есть мастера и есть художники. У художника возникают идеи. Мастер переводит эту идею в стекло. Очень немногие мастера одновременно являются и художниками. Мой отец в этом смысле – редкое исключение. Когда он умрет, наши стеклодувы продолжат изготовлять изделия по его классическому дизайну, а со свежими идеями придут новые художники, и стеклодувы будут воплощать эти идеи.

– Значит, вы и ваш сын продолжите семейное дело, – сказал я.

– Ну, конечно, – кивнул Джино, но затем о чем-то задумался, бесцельно переставляя предметы на столе. – Однако тут есть одна сложность. Я не единственный ребенок в семье, у меня есть брат, Джампаоло. Он на четыре года моложе меня. В течение тридцати лет он работал вместе с отцом и мной, и мы сотрудничали очень тесно. Наша семья была прочна как сталь: отец, мать, брат, я и Бог. Мы с Джампаоло были друг для друга как альтер эго. Но потом начались раздоры. Три года назад брат уехал. С тех пор он с нами не общается.

– Вы не разговариваете?

– Только через адвокатов.

– Но что было в ночь пожара в «Ла Фениче»? Тогда вы слышали о нем?