Город падающих ангелов

Во время Второй мировой войны итальянское правительство изъяло дворец Барбаро, и нам, как «враждебным иностранцам», было запрещено жить здесь. Но Роза и Анджело остались во дворце и преданно присматривали за ним. Мы были в Париже, когда разразилась война и отец немедленно решил отвезти нас в Нью-Йорк. Мы не знали, увидим ли когда-нибудь еще палаццо Барбаро. Во дворец пришли венецианские чиновники, вынесли оттуда все ценные художественные произведения, упаковали и перевезли во Дворец дожей для лучшей сохранности. Японский военный атташе использовал piano nobile как свою резиденцию. Этот человек залепил все стены фотографиями японских боевых самолетов в действии, включая самолеты-камикадзе. Правда, Роза успела спрятать серебро и другие ценные вещи, а Анджело так удачно замаскировал вход в библиотеку на верхнем этаже, что люди, занимавшие Барбаро во время войны, так и не догадались о ее существовании.

Когда родители вернулись после войны в Венецию, Роза с гордостью провела их по дворцу, показав, что восстановила всю довоенную обстановку. Она даже сняла со стен столовой фотографии японских военных самолетов и убрала их.

Из бального зала через анфиладу дверей мы прошли в хозяйскую спальню в угловой части здания. Это были поистине королевские апартаменты, величественные по пропорциям и размерам: два высоких балконных окна с видом на Гранд-канал; боковое окно, выходящее на маленький узкий канал вдоль торцевой стенки дворца; парчовые обои и мебель времен рода Барбаро.

Перед моим уходом Патрисия показала мне свои апартаменты этажом выше. Они должны были остаться в ее собственности и после продажи piano nobile. Планировка этого этажа ничем не отличалась от планировки piano nobile, но отсутствовал бальный зал. В центре располагался просторный светлый холл, открывавшийся с обеих сторон в большие комнаты; в холле было восемь окон, выходивших на Гранд-канал. Потолки на этом этаже были ниже, стены украшала простая, но изысканная лепнина, тем не менее по любым меркам, даже венецианским, это были превосходные апартаменты.

Мы вошли в одну из гостевых комнат, и до меня вдруг дошло, что Патрисия внимательнее, чем раньше, наблюдает за моей реакцией, и я сразу понял почему.

На стене перед нами висел выполненный в полный рост портрет молодой женщины в открывающем плечи белом платье. Первое, что привлекло мое внимание к портрету, – это поза женщины. Она почти точно воспроизводила неистовую позу Изабеллы Стюарт Гарднер на знаменитом портрете, написанном в Барбаро Андерсом Цорном: руки раскинуты в стороны – женщина раскрывает створки двойной двери и входит в salone с одного из балконов, смотрящих на Гранд-канал. Стилем эта работа разительно напоминала Сарджента. Я был почти уверен, что это тот самый портрет, о котором упоминал Ральф.

– Это вы? – спросил я.

– Да, я была одета в платье дебютантки.

– Кто вас написал?

– Человек по имени Чарльз Меррил Маунт, – ответила она. – Знаете его?

Это имя на самом деле было мне знакомо. В течение многих лет он считался выдающимся специалистом по Сардженту. Он был автором биографии Сарджента, и его мнения всегда спрашивали, когда требовалось определить подлинность картины Сарджента. Это продолжалось до тех пор, пока не выяснилось, что он признавал подлинность картин Сарджента, которые сам и писал.

– Вы имеете в виду того Чарльза Меррила Маунта, которого отправили в тюрьму?

– Да.

Я сказал, что это сильно впечатляет – иметь собственный портрет, написанный талантливым имитатором работ Сарджента, основанный на портрете Андерса Цорна и созданный в том самом месте, где Цорн писал свой шедевр. Глядя на портрет, я думал, что Чарльзу Меррилу Маунту удалось одновременно охватить несколько важных аспектов. Он вписал Патрисию в богатейшую историю дома, в конец девятнадцатого века, в эру Сарджента, Генри Джеймса и Изабеллы Стюарт Гарднер. Я мог только гадать, насколько сильно она отождествляла себя со славным прошлым за счет этой картины – и не связано ли с этим ее пристрастие к белой одежде.

– На этом этаже есть еще одна комната, которая, думаю, будет вам интересна, – сказала она.

Она открыла дверь в длинное узкое помещение с низким сводчатым потолком. Вдоль стен стояли книжные шкафы, а между ними с трех сторон струились солнечные лучи, падавшие в лужицы янтаря на выложенный мраморной крошкой пол. Эту часть явно построили раньше, и она была намного живописнее, чем остальные помещения апартаментов, казалось, ее вырезали из piano nobile и переместили сюда ради сохранения. Именно эту комнату слуга Анджело запечатал во время Второй мировой войны так, что никто из живших тогда во дворце не догадывался о ее существовании. Это была жемчужина здания, и она останется в собственности Патрисии, даже когда та перестанет быть владелицей piano nobile. Никакое голосование два к одному не сможет отнять у нее библиотеку.