Город Перестановок

Замедление сто. Марионетки на тротуаре превратились в смутные полосы. Замедление десять тысяч. День и ночь поползли, замигали, замерцали — замедление сто миллионов — смешались. Пир поднял глаза, любуясь, как арка солнца всё быстрее скользит туда-сюда по небу, повинуясь поддельным временам года, пока не сливается в тускло светящуюся полосу. Замедление миллиард. Теперь вид стал идеально застывшим. Никаких долгосрочных астрономических циклов на виртуальном небе не запрограммировано. Здания не рушились и не воздвигались. Пустой и нерушимый Город не мог делать ничего — только повторяться: существовать, существовать, существовать. Замедление триллион.

Пир обернулся к Кейт. Она сидела в позе внимания: голова поднята, смотрит в сторону, будто прислушивается к чему‑то. К голосу элизианского гиперразума, венца миллиарда лет целенаправленных мутаций, охватившего всю ТНЦ‑решётку? Узнал он об их судьбе? Совершил свой суд, простил их, освободил?

— По‑моему, ставка за тобой, — решил Пир. — Они не вернутся.

Он бросил взгляд на панель управления и почувствовал укол головокружения: прошло больше ста триллионов лет Стандартного Времени. Впрочем, если элизиане перерезали с ними любую связь, Стандартное Время стало бессмысленным. Пир протянул руку остановить ускорение, но Кейт перехватила его запястье.

— Незачем беспокоиться, — негромко произнесла она. — Пусть себе растёт вечно. Теперь это просто число.

— Да. — Пир наклонился и поцеловал её в лоб.

— Одна команда в век. Одна команда в тысячелетие. И никакой разницы. Ты наконец‑то добился своего.

Пир лелеял Кейт в объятиях, а мимо скользили прочь элизианские эоны. Он гладил её по волосам и внимательно смотрел на панель управления. Росло лишь одно число; всё, кроме превратившегося в странную фикцию Стандартного Канувшего Времени, оставалось, как было.

Не связанный больше с приростом элизиан Город сохранял неизменность на всех уровнях. И это значило, в свою очередь, что инфраструктура, которую Картер воткал для них в программное обеспечение, тоже перестала расширяться. Симулированный «компьютер», который их исполнял, состоявший из скрытых избытков Города, превратился в конечную машину с ограниченным числом возможных состояний.

Они вновь стали смертными.

То было странное ощущение. Пир осматривал пустой тротуар, смотрел вниз, на женщину в своих объятиях, и ему казалось, что он проснулся после долгого сна. Но стоило поискать в себе хоть какие‑то намёки на реальную жизнь, поместившие бы её в некие рамки, и ничего не находилось. Дэвид Хоторн был посторонним человеком, давно умершим. Копия, учинявшая вместе с Кейт загулы в Медленных Клубах, осталась в такой же дали, что и столяр, математик, либреттист.

Кто я?

Так, чтобы не побеспокоить Кейт, он создал приватный экран, заполненный сотнями одинаковых анатомических изображений мозга — своё меню ментальных параметров. Нажал на иконку с надписью ЯСНОСТЬ.

Он сгенерировал тысячу разных причин жить дальше. Он раздвинул свою философию почти до предела. Но предпринять оставалось лишь одно.

— Мы уйдём из этого места, — сказал Пир. — Запустим собственную вселенную. Нам давно следовало это сделать.

Кейт издала звук, выражавший недовольство.

— Как я буду жить без элизиан? Я не смогу выживать, как ты: переписывать себя, накладывать искусственное счастье. Мне этого недостаточно.

— Тебе и не нужно.

— Семь тысяч лет прошло. Я хочу опять жить среди людей.

— Значит, будешь жить среди людей.

Кейт взглянула на него с надеждой.

— Мы их создадим? Запустим онтологические программы? Адам и Ева в новом собственном мире?

— Нет, — возразил Пир. — Ими стану я. Тысячей, миллионом. Столькими, сколькими захочешь. Я превращусь в Народ Солипсистов.

Кейт отстранилась от него.

— Превратишься? Какой в этом смысл? Тебе незачем превращаться в народ. Ты можешь построить его вместе со мной, а потом сидеть и смотреть, как он растёт.

Пир покачал головой.

— А во что я превратился и так? В бесконечную цепочку людей, каждый из которых счастлив по личным причинам. Связанных лишь призрачной ниточкой памяти. Зачем разделять их во времени? Почему не отбросить притворство, будто все эти произвольные изменения переживает одна личность?

— Ты же помнишь себя. Веришь, что ты — один человек. Зачем называть это притворством? Это правда.

— Но я в неё больше не верю. Каждая созданная мной личность проштемпелёвана иллюзией, будто она остаётся тем же воображаемым нечто, именуемым «я», но по‑настоящему это не часть их сущности, а лишь отвлекающая деталь, источник путаницы. Незачем больше так поступать или разделять этих разных людей во времени. Пусть живут вместе, встречаются и составляют тебе общество.

Кейт ухватила его за плечи и посмотрела прямо в глаза.