Город принял

А столовая управления переполнена. Обеденный час, и все столики огромного, как вокзал, помещения заняты. Только один, у самой раздачи, пуст, четыре чистых прибора — никаких табличек, объявлений, но, как бы ни торопился алчущий милиционер, он никогда не сядет сюда. Все знают, что этот стол занимать рискованно, могут «попросить», — здесь обедает Опергруппа Дежурного по городу: тот, кто в ней занят, выходить из управления не имеет права. А за всеми остальными столами бушует море человеческих забот, служебных и личных дел-делишек — неизбежная приправа к суточным щам и гуляшу «по-африкански».

— …Я тебе говорю точно — он ко мне придирается…

— …Нет, нам за этот квартал в министерстве загривок намылят…

— …Да Карпов ему в эндшпиле всегда воткнет…

— …Эх, если теща к нам не переедет, что с девочкой делать — ума не приложу…

— …Но ведь сорок семь тысяч вы же на обыске изъяли?…

— …Пластинка — обалдеть можно, Рей Конифф, «Смех под дождем» называется…

— …Мне к Новому году в Бибиреве квартиру обещали как из пушки…

— …У Шавырина дела неважные — финка прорезала плевру и задела легкое…

— …Тут я не выдержал и с двух стволов в него — раз! раз! Наповал! Глухарина на четыре кило…

— …Башкин, зануда, грозится, если дело не закончу, на сессию в институт меня не отпустит…

— …А пьяный говорит нам: если бы я разглядел, что машина милицейская, я бы ее пинать ногой не стал…

Рита отодвинула тарелку, посмотрела на меня, сказала медленно:

— Ты и теперь ешь, как раньше…

— А как я ем?

— Мне кажется, ты не ощущаешь вкуса. Со стороны такое впечатление, что тебе все равно, какая еда…

— Наверное. — Я пожал плечами и вдруг, совершенно неожиданно для себя самого, спросил: — А как ест твой муж?

Рита положила на стол вилку, долго смотрела на свой гуляш, будто припоминала, как должен отнестись к этим розовато-серым комкам мяса, испачканным коричневой жижей, ее муж — неизвестный мне распрекрасный молодец, который лет шесть назад показался ей много интереснее и привлекательнее меня. Настолько, что она разорвала — мгновенно, навсегда — все связывающее нас, будто пучок истлевших ниток…

— Мой муж, — ровным голосом сказала Рита, — ест всегда с большим аппетитом. Спит только на правом боку и всегда без сновидений. С умеренным азартом играет по полкопейки в преферанс. По телевизору смотрит «Клуб кинопутешествий» и «В мире животных». По утрам бегает трусцой. На работу всегда ходит с охотой. Я подробно рассказала о нем?

— Да, по-видимому, — сказал я неуверенно.

— А почему ты спросил?

— Не знаю. Просто мне хотелось представить его…

Рита отпила глоток кофе, закурила сигарету:

— Он врач. В подмосковном санатории. Не злой. И не добрый. Далеко не глупый, но и ум его мне не очень понятен. Вполне здоровый. Всегда в ровном настроении. Совершенно равнодушный. Никакой…

Мимо нас прошел инспектор Колотыгин из 2-го отдела, поздоровался, включил висящий на стене радиоприемник, и из белой коробочки рванулся ко мне голос Кати:

— Вы слушаете программу «Маяк»…

И в голосе ее было столько торжественности и обещания необычного, будто она вела радиопередачу с Марса.

— На волне «Маяка» — музыка из кинофильмов…

Ладно, пускай будет музыка из кинофильмов. Катя ее нам посулила так же, как она говорит мне вечером: «Знаешь, Стас, я так закрутилась, что не успела приготовить ужин. Но я по дороге домой купила торт-мороженое: это ужа-а-сно вкусно!..»

Рита положила ладонь на мою руку и спросила тихо:

— Стас, а ты доволен своей жизнью? Своей работой?

— Я делаю то, что умею.

Рита быстро взглянула на меня:

— Твоя работа требует особого умения?

И я допил свой кофе, отставил чашку, посмотрел на струйки дыма от ее сигареты — голубовато-серые, текучие:

— Да, думаю, что требует.

— А в чем же оно, это умение?

Я откинулся на стуле, с прищуром посмотрел на нее — когда-то такую близкую, неотторжимую, часть меня самого, самую главную, самую важную часть моего существа, а теперь навсегда оторванную очень здоровым равнодушным человеком, бегающим по аллеям санатория трусцой. Почему-то он представился мне похожим на мерина.

И бушевали во мне два чувства — твердая решимость не говорить с ней ни о чем и острая потребность рассказать ей все. И эти чувства сшибались во мне, как недавно бились грудь в грудь на плацу Юнгар и Шах. И битва чувств была ненастоящая, понарошечная, без злости…

— Все люди смотрят друг на друга мельком, как мы смотрим на часы: большая стрелка — вверх, маленькая — вниз, все понятно — шесть часов. А сыщики как часовщики: их интересуют не столько стрелки, сколько система шестеренок и пружин, образующих часы…

Рита настойчиво спросила:

— Что же надо для этого уметь? Быстро думать? Много помнить? Внимательно слушать? Хорошо стрелять?

— Наверное. Наверное, это тоже надо… А главное… как бы это сказать… Надо уметь удариться сердцем о чужую беду…

А из репродуктора летели над нами огромные порции торта-мороженого. Целые айсберги мороженого погребли под собой шум и гомон столовой. Мы были с Ритой одни в этом буране из мороженого, и, чтобы лучше слышать, она наклонялась ближе ко мне.

— Да-да, Рита. Ничего здесь не попишешь, работа у нас особая…