Город принял

— Слышали, уже едем! — Голос патрульного доносится из того же динамика, но слегка искажен радиопомехами. — Через две минуты будем!

Я быстро, подошел к блоку телевизионных экранов, включил панораму площади Маяковского. Нажал тумблер, панорама на экране начала круговое движение — косо метнулся памятник, проскользнули колонны Концертного зала, широкий проем улицы Горького, и вот высветилась деревянная облицовка входа в метро, а за ним — будки автоматов. Я остановил моторы телекамер, укрупнил кадр. В будках — двое: мужчина с буйной, по плечи, шевелюрой, в модных очках, с красивым надменным лицом; видно, что он разговаривает с достоинством, не спеша. И молодой парень, с короткой «боксерской» стрижкой, нянчит в губах замусоленную сигарету. Видна и третья будка, но там женщина. Вот теперь надо точно угадать: который из мужчин? Тю-у, чертяка, — я подбежал к пульту, схватил бумажку, включил связь:

— «ПМГ-119», сто девятнадцатый!

— Вас слышу, сто девятнадцатый! — отозвался сиплый голос патрульного, — Подъезжаем!

— Там двое мужиков в будках! — крикнул я. — Как подойдете, сразу номер смотрите: «57-643»! Ясно?

— Вас понял — «57-643»!..

Я рысцой возвратился к экрану и через секунду увидел, как с улицы Горького повернула к входу в метро милицейская «Волга» с крупным номером на борту — «119». Вот она прижалась к тротуару, из дверей выскочили милиционеры, перемахнули через невысокое ограждение проезжей части, бегут к автоматам…

— Центральная! — возопил я. — Разговор продолжается?

— Секундочку!.. Да, разговаривают…

Подбежавшие милиционеры блокируют двери будок, заглядывают сквозь стекла и… извлекают мужчину с шевелюрой. Он что-то орет, с возмущением жестикулирует, но милиционер вежливо и непреклонно показывает в сторону «Волги»…

— …Как мне пройти в МУР?

— А что у вас?

— У нас директор столовой сметану мешает!..

Разговор в бюро пропусков

27. Станислав Тихонов

Рита сказала мне:

— Я вот все про кавалера этого думаю, который ложный вызов устроил. На «скорой» часто бывает, но чтобы с вашим братом так играли!

— Ты же видишь, чем это закончилось…

— Но ведь могли и не поймать?

— Конечно. Сегодня вообще невероятно удачный день. Как у нас говорится, исключительно высокий коэффициент раскрываемости. К сожалению, так получается далеко не всегда…

— Это благодаря мне, — засмеялась Рита. — Говорят, что на ипподроме всегда везет новичкам, которые во всех этих ставках-скачках ни бум-бум…

Я задумчиво посмотрел на нее.

— А ты, пожалуй права. Ипподром здесь ни при чем, но мы все сегодня хорошо работали… Лучше обычного…

— Да-а? — искренне удивилась Рита.

— У нас работа связана с азартом, с вдохновением, иногда с риском. Мужчинам нужно, чтобы на них во время работы смотрели женщины. Они становятся добрее, умнее, сильнее…

— В тебе очень глубоко сидит прекрасный первобытный человек, — улыбнулась Рита. — Тебе надо ходить не в форме, а в звериной шкуре и носить в кобуре пращу…

— Ты так думаешь?

— Безусловно! Тебя все время манит вкус мамонтятины. Неолитные декорации, этика патриархата…

— Сколько ты слов ученых помнишь, жутко и неуютно…

— Я не виновата. Помнишь, я всегда была отличница. Стыдно признаться.

— Да нет уж, ничего…

— Слушай, а парню-то, «вызовщику», достанется, видимо, крепко? Посадят, наверное?

— Нет, премию дадут! Конечно, посадят. А что же еще с ним делать, с дураком?

— От молодости, — тяжело вздохнула Рита. — Жалко все-таки. Он ведь… Да ты сам-то хорош был! Помнишь, как ты асфальтовый каток угнал?

— Было дело, — кивнул я покорно.

— Ко мне на четвертый этаж по водосточной трубе влез?

— Там был третий с бельэтажем, — механически заметил я. — Рита, а ты, оказывается, помнишь это?

— Помню. Конечно, помню. — Рита зажмурила глаза и неожиданно добавила: — К сожалению…

Помолчала и сказала:

— «В медной ступе не перетолочь судьбы, ворожи — не ворожи, не изменить». Ты очень любил эти стихи, Стас…

Я посмотрел на ее обручальное кольцо и спросил:

— Рита, а ты не живешь с мужем?

— Не-а… — Она хотела сказать легко, беззаботно, почти весело свое молодое избалованное «не-а», а не получилось — вышло грустно, почти горько.

— А почему?

— Как тебе сказать… Тут коротко не объяснишь, а длинно не хочется. Скажу тебе так, если поймешь: мой муж визирует бумаги своими инициалами — «ХБ» — Хохлов Борис. Однажды в очереди передо мной стояли две сотрудницы, врачи. Они меня не видели и говорили о своих служебных заботах, о моем муже. Ничего особенно плохого и ничего особенно хорошего они о нем не говорили, и поняла-то я не сразу, что они говорят о нем. Они называли его прозвищем «Хлопчатобумажный», «ХБ». Я постояла немножко, а потом потихоньку ушла, сгорая от позора: нельзя было придумать ему лучшего прозвища, чем Хлопчатобумажный…