Город с нарисованными домами

Мы никогда не знали заранее, куда идем, по крайней мере я, – он, возможно, следовал какому-то своему внутреннему плану. Он всегда шел быстрым шагом, уверенно, будто куда-то опаздывал, через дождь, легко перепрыгивая по камням через почти невидимые в темноте лужи, и негромко говорил, быстро и насмешливо. Как-то раз я спросил его: «Куда ты постоянно торопишься? Если спешить, то можно прийти не туда. И вообще, кто спешит, тот ошибается». На что он немного раздраженно (мои взгляды на жизнь его часто злили) ответил, что от ошибок не застрахован никто и они зависят не от скорости движения, а только лишь от выбранного направления. И если оно выбрано неверно, то лучше упасть и понять, что ошибся, через пять минут, чтобы подкорректировать маршрут. Что это лучше, чем идти по нему неторопливо и осознать, что шел не туда, только в самом конце.

Наши разговоры всегда были предельно откровенны: мы знали друг о друге если не всё, то многое и, в общем-то, были очень близкими друзьями.

Все-таки люди меняются, и не всегда в лучшую сторону. За годы после школы мой друг детства – некогда разгильдяй и авантюрист – располнел и выглядел, как и полагается добропорядочному отцу семейства, сытым и умиротворенным. Мы сидели в его кабинете, за плотно запертыми дверьми, чтобы голоса и дым не помешали уже уснувшим жене и детям. Он вальяжно курил, то и дело сонно стряхивая пепел с сигареты, но в глазах читалась какая-то потерянность и тревога.

– Короче, в тот день он заходил ко мне. У него было скверное настроение, но при этом он был трезв и вполне адекватен. Создавалось впечатление, что он что-то узнал или понял. Что-то такое, что ввергло его в состояние какого-то мрачного ажиотажа. (Уж извини, что я так пафосно, по-другому почему-то не получается.) Но говорить об этом он не хотел или не считал нужным, – затяжка, пауза, кольца дыма, лениво растворяющиеся в беге к потолку. – Все эти его эксперименты с испытаниями судьбы, копанием в собственном подсознании, доведении восприятия реальности до абсурда, – с каждым словом табачный дым выходит из его рта, – не могли закончиться нормально. Ты же знаешь, безликие не любят, когда в их дела кто-то суёт нос, а он, похоже, сунул, и причем весьма, как я понял, глубоко. Любопытный гаденыш был.

– А может, он стал одним из них? – Слова даются мне с трудом: за первой парой пива последовало продолжение, поэтому пришел я уже ближе к ночи и после выпитого соображал довольно туго. – Сам знаешь, его всегда тянуло к подобному радикализму.

– Может быть… Хотя, наверное, все же нет… Понимаешь… Он в тот вечер говорил что-то об ощущении освобождения, о том, что когда нечего терять, когда знаешь, что будет, тогда уже ничего не боишься. «Чувство такое, будто ты можешь все, что обычные правила тебя уже не касаются и любая прихоть, даже самая фантастичная, осуществима», – по-моему, как-то так он сказал. А безликие все же связаны какими-то своими правилами. Во всяком случае, насколько я понимаю их действия и цели. Тем более с его безалаберностью его бы, наверное, не приняли…

– Ну да. Пожалуй. Может, он собирался покончить с собой? Люди, принявшие последнее решение, всегда выглядят чуть взволнованно, на эйфории.

– Вряд ли, на него совершенно не похоже, он, помнится, собирался жить вечно, – он пожал плечами и встал, чтобы закрыть форточку.

– Тоже верно.

Мы помолчали.

– Знаешь, все-таки странно все это, – он поерзал, усаживаясь обратно в кресло. – Из нас он был самый практичный и, пожалуй, даже прагматичный какой-то. Логика и холодный ум.

– Не всегда. В нем как будто два человека жило, и оба были им: один чувствовал, постоянно был на эмоциях, другой отстраненно анализировал все с ним происходящее. При этом они никогда не встречались, хотя друг о друге знали. Не раздвоение личности, а как бы два режима восприятия.

– Причем переключался он с одного режима на другой мгновенно.

– Да уж…

Вскоре наш разговор неизбежно скатился на последние городские новости и сплетни, и когда мы перебрали кости всем нашим друзьям и знакомым, я попрощался и пошел домой.

По большому счету от этого разговора кроме очередного похмелья я ничего не получил. Только какие-то психологические этюды и психоделические ощущения моего загадочного дружка, который умудрился исчезнуть столь стремительно и непонятно, что теперь оставалось только ломать голову, пытаясь понять, где он и почему появляется только в день, когда умершим разрешают выходить в мир живых. После недолгих размышлений я решил посетить его родных. Это было самым логичным решением, но почему-то рассматривалось мной только как самый последний вариант.

***

Она сидела, прислонившись головой к стеклу водительской двери, по которому медленно стекала вода – теплый осенний снег, попав на разогретое стекло, мгновенно таял. Дозвониться до родителей у меня не получилось, но удалось дозвониться до его подруги, и теперь я сидел у нее в машине, пытаясь поддержать разговор, но получалось, по правде сказать, не так чтобы очень.