Город с названьем Ковров-Самолетов

А почему Зоя с греческим профилем не удивляется? Фотографии гримасничают, а ей хоть бы хны. Быть может, она вообще никогда не видела фотографий? видела живой, движущийся мир, когда он еще только складывался из хаоса? Кто ее поймет. Тут позвонили на мобильный, и золоторунная Зоя довольно толково ответила какому-то Егору, что только продрала глаза, а про ночной скандал не помнит, хоть убей. Забей, Егор. Добрая девушка… не держит зла. Уже немного спокойней, а то красота – большая сила.

Одеваться эллинка Зоя не спешила, и хорошо, что не спешила. В шкафу было полнейшее месиво из тряпок, а она лучше всего смотрелась без одежды. Ну и глюки были, не без этого. На пеплосе цвета морской воды – сердечко с надписью I love you. По городскому телефону дважды звонили без толку – вроде бы Зое, да не той. Но солнце уж спряталось, и в позднее утро – астрономический полдень – действительность представлялась мутной. Мутные друзья чернавки Зои сами собой отвалили, без лишних разговоров. Взамен быстро утомившегося солнца во двор пришел шарманщик с Ленфильма, сыграл веселенькое. Обезьянка неведомо как попала на куцую веревочную лестницу и приклеила снаружи к стеклу еще одно сердечко, которое любило красотку Зою. Комната понемногу преобразилась. На туалетном столике появились корзинки, доверху набитые дорогой косметикой, и пустая побольше – для сбора сердец. Она идет и сердца собирает… отдайте сердце – любое сердце. Однако время тянулось, начало смеркаться, выдохся и шарманщик, обезьянка перестала маячить в окне детской своей мордашкой. Тогда прилетел сильный южный ветер, разорвал начисто тучи, распахнул рывком рамы, в комнате запахло морем. В Турции началось внезапное наводненье, и турки основательно подмокли. На Кипре в этот день крестьянам из прибрежного селенья запросто явилась Афродита, что не больно-то понравилось местному священнику. Так буйствовали силы природы, а блистательная Зоя все не спешила покинуть постель, смятую еще ее непритязательной тезкой. Соседки неопределенного возраста в стоптанных тапочках – нищие наследницы петербургских цирцей серебряного века – почувствовали смутное беспокойство. Переминались в коридоре, заглядывали в замочную скважину, но постучать боялись. Какая-то жизнь там, за дверью, чувствовалась, только уж больно необузданная, даже в своей лености. Привыкшие к суровому самоотреченью женщины шумно вздыхали – до глубины отравленных смогом и куревом легких – а занавески на окне разлетались аж до середины комнаты от вздохов влюбленного Посейдона. Йодистый воздух, продавливаясь в любую щель, гулял по натруженным-настуженным ногам жительниц квартиры, вдруг облюбованной стихиями.

Вы не ошиблись – начало смеркаться. Часа три прошло с начала нашего повествованья, немногим более того. Даня было исчез с экрана, теперь опять появился – не в спальне сирены, нет. Идет мимо Летнего сада, ежится. Оголтелый юго-западный ветер перелетает через решетку, единственно ради которой стоило приплыть к этим берегам. Ворота заперты, и не зажжен фонарь, но в ранней мгле неясное движенье. Он пригляделся – статуи танцуют, то флейта слышится, то будто тамбурин. А Даня идет передать от имени фирмы проект реставрации особняка его новой владелице. Галантная формальность – все завизировано, все уплачено человеком, купившим дом в подарок даме. Дама еще не встала. Встает, должно быть, к ночи – женщина, что получает такие подарки. Нет, вышла таки в халате с цаплями, маленькая, скуластая, со жгуче-черной челкой. Гейша. «Доброе утро, Зоя Алексанна», – сказал Даня не своим от подобострастия голосом, хотя с таким же успехом мог бы сказать и «добрый вечер» в четвертом часу пополудни. Взяла альбом не глядя, удалилась. Ничто, ничто не шевельнулось в Дане. Хотел уйти – ушел, теперь не дозовешься. Хотел забыть – забыл, забил и не узнал.

Наконец-то златокудрая Зоя закрыла окно и милостиво впустила соседок. У тех еще при советской власти установилась жесткая связь между слуховым и зрительным восприятием, то есть, попросту говоря, они видели что им скажут. Поэтому, когда пышноволосая гетера проворковала: «Милые мои, извините… я всегда бессовестно поздно прихожу, а вчера вернулась и вовсе под утро», оне отвечали: «Ничего, ничего… Какой красивый парик, Зоя!» Очень скоро их сомненья были окончательно развеяны. Подвалил на «мерседесе» таинственный загорелый Егор, ворвался в комнату, точно средиземноморский ветер, и поставил все на свои места: «Кончай тормозить, поехали… я тебе хату купил… здесь кто хошь закашляет». Зоя кашлянула пару раз для порядка, будто роза маленького принца, и позволила себя увести. Соседки же посвятили часы меж волка и собаки обсужденью вечной темы: как меняется женщина, когда начинает следить за собой. В их словах сквозил подтекст: когда находит себе достойную пару. А тучи все летели обратно к себе на север, и сквозь тонкое руно облачных барашков светила голубая Венера.