Город с названьем Ковров-Самолетов

Присланные Кипридой перстни, запястья, драгоценные масла не могли не оказать воздействия на обитательниц павловского особняка и окрестную природу. Весна опрометью примчалась с Кипра и воцарилась в Питере со всеми извечными приметами. Потеют дворники, струится с крыш капель, зардели на лотках лимоны, апельсины, пригрело солнышко и высохла панель. Дальнейший текст дает основанье предполагать, что повествованье относится к обманному дню первого апреля по старому стилю. Однако в данный момент на дворе был лишь конец февраля. Нет нужды – обласканный погожими денечками Игорь Заверяев беспечно радовался благорасположению своей пенелопы. Старшие дамы той порой кокетливо повязали волшебные шали Киприды поверх зимней одежды. Во второй раз необъяснимо помолодев, прогуливались в ограде, бросая вовне долгие взгляды. Наконец прилетела раньше времени первая ласточка – черный автомобиль встал у ворот, раскинувши крылья дверей. Ласточка подстать той, что сгубила крыловского мота. Кто-то из отцов-учредителей решил проведать заведенье, на открытие коего опрометчиво отвалил кишку денег. Три дамы, мня себя хозяйками дома оттого лишь, что давненько, бедняжки, не заглядывали в чертову дарственную, величественно беседовали с гостем. Но гость решительно стряхнул лапшу с ушей и спросил Лидию. Та, прежде нежели спуститься, с замираньем сердца посмотрела в бумаги. Там ясно читалось: Игорю Заверяеву. Фамилии у супругов, заметьте, были разные, равно как и происхожденье. Тем не менее Игорь Заверяев, будучи человеком восприимчивым, вернулся в Россию с изрядным грузом благородства в клетчатом саквояже, собственноручно пошитом и подаренном ему Мадиною. Как бы то ни было, Лидия явилась на ковер в полном самообладании. Визитер взял с места в карьер: «Я насчет документов на особняк. Прошел слух… что-то с ними неладно». Но Лидия легла грудью на амбразуру. На тонкой руке ее, кроме линии, известной хиромантам как кольцо Венеры, было еще пять Кипридиных колец. Запавший предприниматель дал себя увести на антресоли. Его тачка все еще стояла во дворе ночью, когда загорелось зданье. Игорь, сделавшись опять менелаем, с руками в бензине, дарственной на особняк и ключами от Зойкиной квартиры за пазухой, шел навстречу пожарным машинам – никто его не задержал. На клумбу летели горящие балки, и погоревшая дважды флейтистка встала в дыму с барельефа. Шагнула к чугунной решетке и, повторяя Зоинькин наигрыш, с ним удалилась вслед Менелаю. Ей посветили фарами в спину, напрасно – спины у ней не было. Только бессмертным пристало бесстрастье, смертные все обгорели на том же огне. Так прошли эти двое ночью по Павловску и уехали в Питер. Менелай Пападакис вез тяжелый кусок барельефа, треснувшего на сей раз по контуру женской фигуры. Вез не к матушке своей Маргарите Петровне Заверяевой, где был прописан вместе с женою Лидией. Вез в пустую и поэтичную Зойкину квартиру – там звуки флейты еще стояли столбом. Дважды погореть – все равно что заново родиться. Флейтистка в проходе пустого вагона медленно танцевала, а Менелай отстукивал ритм на деревянной скамье, постепенно отходя и становясь Игорем.

Иосиф Каминский принял известье о пожаре на редкость спокойно: с огнем ведь не шутят. Кто знается с Афродитой, когда-нибудь да погорит. Егор Парыгин купил кусок земли со священной рощей, приказал выстроить павильон возле грота Венеры и пришел туда навеки поселиться – с подушками и перинами. Всяк безумствовал как мог, и девицы Переляевы, столь рассудительные благодаря французским генам, вдруг сошли с катушек. Явились вдвоем к Киприде. Воззвали к благородству последней, действительно имевшему место. Просили приложить руку к их замужеству, имея в виду, несомненно, Антона с Борисом – эк куда хватили.