Город (сборник)

В те дни, если ты, будучи американцем, принадлежал, как мистер Иошиока, к этнической группе, чья прежняя родина в не таком уж далеком прошлом участвовала в войне и проиграла, или ты относился к людям, которые лишь недавно начали отходить от столетия сегрегации, которому предшествовало многовековое рабство, то герои фильмов и книг не имели с тобой ничего общего. Мы верили персонажам, созданным Джоном Уэйном, восхищались благородством и человечностью, с которыми он играл героических личностей. Мы понимали, что честь, цельность и мужество – неотъемлемые составляющие созданного им образа, и мы тоже их ценили, но не могли представить себя на месте Джона Уэйна или увидеть его на нашем месте. Да, конечно, был в те дни и Сидни Пуатье, но он по большей части играл в либеральных фильмах, затрагивающих творящуюся несправедливость, а не боролся и не побеждал плохишей. Тогда как мы идеальным героем видели борца с плохишами. Биллу Кросби в телесериале «Я шпион» доставало силы и напора, чтобы плохиши пожалели о том, что ступили на кривую дорожку, сойдя с пути истинного, но проделывал он все это с юмором, легко и непринужденно, и ты никогда не чувствовал, что он шел на риск, а потому не нуждался в смелости. Для моего поколения черных были две разновидности героев: спортивные звезды, которые прорывались через расовые барьеры, и знаменитые музыканты. Ни первые, ни вторые не дрались со злодеями и не пристреливали их в процессе своей профессиональной деятельности. Когда речь заходила об этнических иконах героизма в масс-культуре, у мистера Иошиоки примеров для подражания было гораздо меньше, чем у меня. Спортивные звезды с японскими корнями в те дни отсутствовали напрочь, и единственным японским певцом, попавшим в хит-парады Америки, стал Кю Сакамото[29], чья песня «Сукияки» поднялась на первую строчку в 1963 году, хотя пел он на японском.

Тогда я мог предложить лишь узкое определение героизма. Мой вывод, что мистеру Иошиоке недостает мужества, базировался на невежестве, как потом мне довелось убедиться. После тяжелых утрат и невыносимой боли желание жить с минимумом страданий – не трусость. И одна из форм героизма, о которой редко снимают фильмы, – обладать мужеством жить без озлобленности, имея на нее полное право, хотя такое упорство не будет вознаграждено, искать смысл в жизни, когда она представляется совершенно бессмысленной.

27

Когда я позвонил миссис Лоренцо, чтобы сказать, что я дома, она поднялась на четвертый этаж с накрытой крышкой глубокой тарелкой, в которой, по ее словам, находился «особый секретный десерт». Ранее она оставила в холодильнике рулет, который следовало только пожарить, и полуфабрикаты для двух гарниров.

Пока она готовила картофельные котлеты и горошек с орехом, я сидел за столом и рассказывал ей о своем дне. Долгим рассказ получиться не мог, потому что я не собирался упоминать Фиону Кэссиди, или Еву Адамс, и мистера Иошиоку. В моей жизни секретов теперь стало больше, чем на прикрытом крышкой десерте.

По ходу готовки миссис Лоренцо давала мне небольшие поручения. Я старался изо всех сил, помогая ей, а она рассказывала мне о троих детях, которые ходили в ее детский сад на дому.

– Боюсь, я не смогу управляться с ними, как прежде, когда совсем растолстею.

Мистер Лоренцо умер лишь двумя месяцами раньше, но миссис Лоренцо уже набирала вес. Толстой она еще не стала, только пухлой, но мне не нравилось, что она так говорит о себе.

– Миссис Лоренцо, вам когда-нибудь говорили, что вы очень похожи на Анну-Марию Альбергетти?

– Ты очень милый, Иона, но для меня это в прошлом, – она похлопала себя по боку, – в далеком прошлом.

Каким-то образом я догадался, что говорит она не о нескольких набранных фунтах, которые достаточно ровно распределились по ее телу, а потому спросил:

– В прошлом? Что именно?

– Тревожиться о том, как я выгляжу. Мужчины. Замужество. Тони был лучшим из мужчин. Попытка повторить приведет к разочарованию… а может, и к чему-то похуже.

Ее покорность судьбе вызвала у меня грусть. Но я не сумел найти слов, которые могли бы изменить ее настрой по отношению к будущему. Чем дольше я молчал, тем больше мне становилось не по себе, и в какой-то момент я понял, что мне необходимо уйти из кухни на несколько минут. Хотя бы для того, чтобы, вернувшись, перевести разговор на другую тему, сделав вид, что о ее будущем мы вовсе и не говорили.

– Пойду расстелю постель, – солгал я, – чтобы не делать это перед сном, и открою окно, а то в моей спальне наверняка душно.

Придя в спальню, я нашел постель расстеленной, как я ее и оставлял, а окно – открытым, как я его и оставлял, тоже, но на одеяле, словно держа под наблюдением дверь, лежал фабричный глаз с синей пластмассовой радужкой.

Конечно же, перед моим мысленным взором возникли сине-лиловые глаза, и я услышал голос опасной женщины: «Глаз с джуджу. Похоже, ты у нас маленький выродок».

Я подошел к окну. Закрыл его. Запер на шпингалет.