Город шаманов

Я снова закивал. Дьякон обмакнул перо в пыльной бутылочке с чернилами. Подвинул бумагу по столу. Хоть и казенная, но дорогая – толстая и меловая, местами пугающая своей белизной. Жестом пригласил меня. Я подскочил с места. Вот сейчас-то я напишу. Всю правду напишу. Да с французскими ругательствами, чтоб проняло! До последнего слова. Выхватил перо. Склонился над бумагой. Высунул язык и начал карябать. Перо не слушалось. Лежало в пальцах бревном. Но я писал и писал. Все напряженно ждали. Я откинулся от стола и грустно протянул листок дьякону. Тот завертел послание в руках, хмурясь.

– Понятно. Возьми, Михайло. Оставь себе. Как я мог тебе довериться?! На что надеялся?! На чудо? Так было оно уже. Извел бумагу! Прости, Господи, на благое дело потратили казенное имущество.

Листок протянули мне обратно. Я тяжело вздохнул и вернулся на место. Евдоха покосилась в мое творенье глазом. Улыбнулась. Ей мой нарисованный олень тоже не понравился, корявый. На камнях и то лучше чирикают. Смейтесь. Каждый день свою картину стану рисовать. Нас нарисую, волка. Вежу. Ленточки на ветру. Любовь и зиму. Может, и первый луч солнца добавлю. Достойная должна получиться картина.

– Как же вы, люди во Христе, позволили над монахом издеваться? Как смогли допустить такое? Что же вы за люди?

Я со своего места попытался рассказать, что не допустил этого. Дьякон остановил меня взмахом руки, повелевая не надрываться и не сотрясать напрасно воздух. Потом поманил к себе пальцем. Всунул в руки старые перья. Дал полбанки чернил.

– Рисуй, Михайло. Рисуй, пока взрослые разговаривают. Ох, Евдокия, труден твой крест. И пожалеть-то тебя толком некому! Чую, пропадает твоя скромная красота, увядая летом. Где ж его так, на охоте? Или с рождения?

– Да нет. Какая охота? Тонул. Теперь маемся.

– Ладно. Допрос будет тянуться не один день и месяц. Правду мы все равно откроем. Не утаите. Вас всех определяем на работу. Из твоего погоста родичи пойдут в рыбаки. Ты на кухню и ко мне полы мыть. Понравилась шибко. Михайло твой пускай рисует и дрова колет. Зима и весна быстро пройдут! Весело! Летом все поедем монастырь строить. Ну, и заодно правду продолжим искать. Ни минуты не потеряем. Пытками замучаем, если понадобится! Жалко, что брат Матвей ослеп. Не поможет в дознании. Шамана вашего зальем в лед. Нечего ему жить. Пожил.

– Как брат Матвей ослеп? Его же извели? – вскричала Евдокия.

– Какая ты сердобольная, сестра! Не переживай так! Вера наша правильная. Отстояла Матвея. Но пострадал он. Ослеп. И, кажется, теперь блаженных в остроге будет двое. Михайло! Кого нарисовал?

Я показал с готовностью рисунок, поворачивая вверх тормашками.

– Хорошая собака, – одобрил монах.

Это волк, хотел сказать я, но передумал.

* * *

Определили нас на полати за печкой. Теплое место, хорошее. Я сразу разлегся, а Евдоха стала полы намывать, грязь вычищать – приводить угол в порядок. Оно и понятно – она же не устала, а я рисовал сколько, аж глаза заболели. С нами на кухне еще человек пятнадцать собралось спать. Почти все семейные и молодые. Полати наши раньше старшинские были. Широкие, знатные. Доски толстые, соломенным тюфяком покрыты. Одеяла лоскутные. Занавеска красная с петухами желтыми! Красота. Теперь семья старшины располагалась на полу, отдав почетное место гейду и ее сайвугадче, помощнику.

Общий язык с соплеменниками Евдоха сразу нашла, лишь только на миг превращаясь в Карху и шипя во все стороны, брызгая слюной, и, водя пальцем и тыкая в каждого, сказала короткую речь:

– Слово моё не послушаете – и станете едой для песцов и воронов. Черная смерть ждет каждого. Сгниете заживо. Ждите команды моей, рыбьи люди. Молчите и помните.

После таких слов нас даже покормили. Сытно, с добавкой. И Карху опять стала Евдохой. Пока выносила ведро с грязной водой, я тоже поучаствовал в облагораживании угла – прикрепил на видное место рисунок, сложил перья и склянку чернил на полку. Вопросов много накопилось, я ждал девушку для серьёзного разговора – разминая пальцы, готовясь объяснять что-то жестами, а она пришла и сразу легла. Еще и отвернулась. Обидно.

Заговорила со мной, когда я уже и перестал ждать. Встрепенулся, сгоняя сон.

– Завтра куртку тебе новую найдем. Старая горелая вся и псиной пахнет. Заснуть мне не дает.

Я расширил глаза, чтобы лучше видеть в темноте, и придвинулся ухом, ловя слова красавицы. Так. Продолжай. Главное начать монолог. Ты же, как все женщины, потом не остановишься. Начни говорить на ночь! Пожалуйста. Я знаю, что будет толк. Евдоха зевнула, явно борясь со сном.

– Завтра дедушку спасать будем. Рано ему умирать. Дел у нас много важных. Придется взорвать острог и извести монахов и солдат. Суета предстоит. Надо выспаться. И ты спи, а то глазенками своими хлопаешь и скрипишь, заснуть мешаешь! Напугал сегодня меня своей писаниной. Заставил переживать. Век не прощу! Хотя олень красивый получился, как живой.

Девушка снова зевнула и почти шепотом добавила, уже ко мне не обращаясь: