Город смерти

Они шли к дальнему от входа концу рынка. Там, у забора, мычали, бекали, мекали, кукарекали. Свернули в проход — и оказались у вольеров с живностью, птичьих клеток, бочек рыбы. Воняло хлевом, атаковали оводы и слепни, Вадима тут же укусили под лопатку. Сандра как взбесилась — размахивала руками, отгоняла кровососов, плевалась в них. Леон тянул ее дальше… К загонам с людьми.

Рабы стояли и сидели на корточках и на земле. Безволосая баба с заячьей губой кормила младенца отвислой грудью. Три скучающих бородача обозревали «витрину».

— Кто здесь главный? — спросил Леон.

Один обернулся. Квадратный, кряжистый мужик, спелая слива носа, глаза голубого стекла.

— А че?

— Продать хочу, — он дернул за веревку, и Сандра, отставшая было, встала бок о бок с Леоном, — вот, девка. Хороша, но дура дурой.

— Сифозная небось… — Бородач отвернулся.

— Чистая! Считай, непользованная!

— Сам покупателя ищи, барон. Я с вашим племенем дел не имею, — и сплюнул на землю.

Его товарищи закивали.

Леон побледнел. Ходок загоготал. Ему ответили гуси…

— А где его искать, покупателя? — встрял Вадим.

— Где хошь. Я баронам не помогаю.

Леон развернулся и пошел обратно, волоча за собой Сандру. Вадим и Ходок шли по бокам, молча сочувствовали.

— Проблемы, господин барон? — Дядька выбирал гуся. Или утку. Или курицу. — Чей-то вы туда-сюда снуете, затерялись?

— Тебе девка не нужна?

Пейзанин сделал стойку: подобрался, подался вперед, уставился на Сандру. «Девка» показала ему язык. Земельник покраснел. Средних лет, сухенький, с редкой пегой бороденкой дядя. Замызганная кепка, камуфляж, латаные-перелатаные сапоги.

— Ну-ка, ну-кась… Меня Рудольф зовут, господин барон… Что, Сивый послал? Он с придурью, ты не обижайся… А девка-то хороша!

— Жалко, дура, — пожал плечами Леон. — А так — вполне. Хозяина знает, кулака боится.

Сандра почесала грудь. Правую.

— А че умеет?

— Чему научишь. За скотиной ходить научишь — будет пасти… кого вы там пасете… свиней.

— Не, кто ж дуре скотину доверит! Это ты сказанул… А это, — Рудольф подмигнул, — умеет?

— Всем бы так уметь, — с каменной мордой ответил Леон.

Ходок отошел в сторону — прохрюкаться.

Рудольф потер сухенькие ладони, забегал вокруг Сандры. Волосы потрогал. По заднице шлепнул.

— Сифозная?

— Дался вам всем тот сифак… Чистая. Сам бы трахал, но ведь ду-ура! Надоела, сил нет.

— А что хочешь за нее?

Леон изобразил глубокую задумчивость. Ясно было, что сейчас Рудольф начнет торговаться, какую цену ни назови, по морде видно. А ломанешь цену — вообще откажется. Он за птицей пришел, не за девкой.

— Ну… Двадцать эс-граммов.

— А че так мало? — насторожился Рудольф. — Небось сифозная? Или брюхатая? Или лучевая, а?

— Сказал: чистая. Надоела. Не обратно же ее тащить…

Жадность боролась с осторожностью. Рудольф еще раз осмотрел Сандру.

— Нет у меня серебра… Едой возьмешь?

В животе у Вадима заурчало. Ходок облизнулся.

— Что, ни грамма?

— Грамм пять наскребу…

— Пять эс-грамм и пойдем, посмотрим, что у тебя за еда есть, — припечатал Леон.

Рудольф расплылся в довольной улыбке.

* * *

— Земельники… — Леон взял кружку с пивом обеими руками и надолго присосался. — Тупые твари… А жадные!

Ходок энергично закивал, не отвлекаясь. Он жрал пирог с «дичью». Вадим тоже налегал на еду, особо не обращая внимания на разглагольствования Леона. Пусть себе пар выпустит. Надул их дядя. За красивую девку — пять граммов, это же как за десяток яиц! Правда, у него забрали три крепких мешка, набили всякой снедью. Голод пересилил брезгливость, Вадим готов был хоть вяленую крысу заточить, но Рудик метнулся кабанчиком, выменял быстро солонины, сухарей, сушеных фруктов, от себя меду банку дал и головку сыра, махорки сверток. Леон с покупателем разговорился: из какой деревни, чем занимается, что за хозяйство… Мол, неохота девку в неизвестные руки отдавать.

Еду забрали и отправились в кабак. Праздновать сделку.

А Сандру Рудик увел.

Леон отставил кружку и принялся за кролика. Дорого в кабаке… Но зато кормят вкусно, пиво свежее, люди приличные. По сравнению с «Тоской зеленой» — ресторан! Девки аппетитные, пахнет хлебом, пол посыпан опилками, мебель — из досок. И навес есть, чтобы гости дымом и чадом не дышали, а кушали летом на свежем воздухе.

Там и расположились.

От еды и питья клонило в сон.

— Ну, за сделку! — Ходок поднял кружку.

— Иди ты, — отозвался Леон, — если бы я так дела вел, давно бы с голоду подох.

Вадим откинулся на спинку лавки и прибалдел. Солнце припекает. Хорошо. Сейчас они свернут в ближайшую рощу и отдохнут. Никуда не бежать, ни от кого не прятаться, зверье давно разбежалось, спугнутое шумом ярмарки…

Лес остался позади и темнел синеватой полосой за колосящимися полями. Поля чередовались с перелесками, виднелись деревни, обнесенные частоколом, и проселочные дороги, ведущие к торжищу. Другой мир, патриархальный, сытый, простой. Вадим не разделял ненависти к земельникам, напротив, проникся к ним уважением: строят свое счастье, торгуют, развиваются, отгоняют голодных мутов и небось москвичей. Лунари их не трогают — себе дороже выйдет.

— Эй, Дизайнер! Уснул? Вставай, пора нам.