Город Солнца

— Да. Я верю в то, что я сам вынес из собственного опыта.

— А что еще?

Я собрался было рассказать ему о Волшебном Круге и системе реакций лимбического мозга, но подумал, что это сейчас ни к чему. Это выглядело бы как еще одна недоказуемая гипотеза, отвлекающее предположение, которое я использовал как мост через пропасть между моей работой и моим западным образованием. Не то чтобы в этой идее заключена была какая-то ошибка: я продолжал верить в нее; но она звучала бы как объяснение стихов: чем больше стараешься передать их другими средствами, тем слабее становится очарование.

— Во что еще вы верите? — повторил он свой вопрос.

— Я верю в то, что психология подобна физике, подобна квантовой теории; я верю, что попытки изучать душу изменяют ее.

— А еще что? Чего же ему не хватает. Быть может, он не слушал внимательно, — и я сказал первое, что мне пришло на ум:

— Я верю, что области сознания — это участки человеческого мозга, на которые можно составить карту, как на обычную территорию. Существует их топография, и она может быть описана.

Какое-то время мы шли молча. Это была главная часть нашего диалога. Я помню все, что говорилось, и даже как я это высказывал. Чувство обновленного энтузиазма, вновь обретенной цели не покидало меня в тот день и даже ночью; оно живет во мне до сих пор. Слова оставались позади, вдоль нашей тропы, и мне достаточно собрать их, чтобы восстановить содержание того дня; ибо теперь-то я знаю, как это важно стало для меня впоследствии.

Было далеко за полдень; пасмурный день тянулся бесконечно. Внезапно ступеньки перед нами круто пошли в гору, в густо разросшийся по всему склону лес. Мы взяли подъем без остановки; я шел на третьем дыхании, мое тело переключилось на новый режим с медленным дыханием и медленной работой, моя система адаптировалась, я был бодр и ничто не могло остановить меня. На самом верху я остановился, согнул руку в локте и поднес к лицу растопыренные веером пальцы: рука дрожала. Я снял шляпу и пошел вдоль гребня между двумя долинами, приближаясь к затененной площадке, сплошь укрытой опавшими листьями; там стояли вытесанные из монолитного камня ворота. Они стояли уже пять или семь сотен лет, и их гранит был покрыт пятнами лишайника. Это Интипунку, Ворота Солнца, вход в Мачу Пикчу.

Прежде чем войти, мы молча постояли в их тени. Дальше дорога описывала плавную дугу поперек лесистого склона холма и поворачивала вправо; я знал, что мы увидим город внизу справа, как только минуем ворота.

— А во что ты веришь? — спросил я его внезапно.

Он взглянул на меня и двинулся дальше, в ворота и к зеленому склону холма.

— Я верю, что мы — Дети Солнца, — сказал он. — И если мы Дети Солнца, то мы вырастем и станем похожи на Солнце. Мы находимся здесь, — он огляделся на все стороны, посмотрел вниз и наконец поднял глаза на меня, — чтобы стать богами.

Уже не раз замечалось, что Мачу Пикчу и Хуайна Пикчу, пики-близнецы одной и той же горы, которая поднимается из чашеобразного углубления долины Урубамбы, практически всегда освещены солнечными лучами. Мы миновали Интипунку, перешли из одной долины в другую, и все это время город инков, Город Света, сиял в предзакатных лучах. Позади нас все было пасмурным и мрачным, а здесь, внизу под нами, резкие тени смягчены теплыми тонами солнца.

Мачу Пикчу был таким, каким я его всегда себе представляю: живой город с пустыми домами, многоэтажный лабиринт стен из крапчатого гранита, единый комплекс площадей и дворов, мощеных каменными плитами тротуаров, гордых храмов и больших террас под косыми лучами заката.

Тропа вела нас дальше по косогору и сворачивала к холму, на вершине которого, недалеко от крытой тростником хижины надзирателя, лежит Камень Смерти; я заметил, что мой спутник смотрит на руины с выражением почти тоскливым — словно смотрит сквозь окно и видит что-то недосягаемое. Быть может, он видит свое наследство, подумал я.

Мачу Пикчу, Священный Город, воздействует на людей по-разному, но воздействует неизменно. Его влияние на меня изменялось за те годы, в течение которых я так хорошо узнал его. Когда я был молод и исполнен приключенческой романтики, это была окаменевшая цитадель, орлиное гнездо доколумбовой культуры, вымощенное в седловине горного кряжа и окутанное тайной, как облаками. Позже он стал своеобразной личной вехой — местом, где мое прошлое обрело для меня видимость и где я пережил глубокий катарсис. Затем здесь было учебное место; на этом этапе я испытывал свое мастерство в управлении скрытыми драмами личных преображений и пытался помочь людям изменить их восприятие мира и самих себя. А недавно это место стало местом медитации; сюда устремляется мой разум и бродит здесь, в то время как сам я нахожусь далеко отсюда и поглощен заботами.

Мы спустились к холму и направились к его плоской вершине, где лежит Камень Смерти, массивная глыба серого гранита, словно высеченная в форме широкого каноэ, которое плывет среди высоких зеленых трав и диких желтых цветов.