Город спит, просыпается магия

– Если я с кем-то, я всё равно бегу от него, отгораживаюсь. Пожалуйста…

– Глупый…

Голос её прекрасен.

– Какой смешной дурачок.

Он судорожно глотает воздух, дождь, небо.

– Кто сказал, что тебе не хватает ума? И с чего ты вдруг решил, что, поглупев, станешь счастливым?

Дождь бьёт его по лицу. Луна расплывается.

– Мне нечего тебе дать.

Что-то швыряет его в грязь, и слова сами вылетают из горла.

– Сделай! Пож-жалуйста! Я заплачу, всё, что хочешь! Я молод, здоров, я никому не нужен!

Молния разрывается прямо над ним, и он падает, катится, катится. Луна мечется в обрывках туч. Только луна, трава, камни, серые камни в серебристых струях дождя. Вода подхватывает его и несёт, плавно покачивая, утешая, баюкая. Дон ю край, бейби… но но но но но но… край…

Где-то шумит море. Он словно корабль, приставший к берегу после шторма. Чьи-то руки вытаскивают его на берег, и нежные пальцы прикасаются к лицу.

– Эй, ты откуда такой грязный?

Женский голос, ласковый, хороший.

– Погоди, сейчас…

Шорох шагов по гальке. Плеск волн. Шаги возвращаются, и вода смягчает разгорячённую кожу, смывая грязь, пену, кровь…

– А ты красавец. Гляди-ка, дышит и молчит. Чего молчишь, спящая царевна? Али расколдовать тебя надо?

Мир поворачивается и падает, падает, падает. Что-то нежное и тёплое прикасается к его губам, и слёзы сами льются потоком.

Море шумит.

Кто-то обнимает его и покачивает, прижимая к себе.

Дон ю край, бейби… край.

Люди Повозок Наталия Самойлова

Они приходили в начале каждого лета и жили по два месяца, по три. Разбивали лагерь на пустыре за старым мельничным заводом. Спали прямо в своих фургонах, в любой момент готовые снова тронуться в путь. Они себя так и называли – дромлуме, «люди повозок», а про горожан говорили – кхэрлуме, «люди домов».

Это ему Аделя объяснила. Она говорила по-русски хорошо, но незнакомые слова то и дело проскакивали.

Аделю он увидел в то лето первый раз. Когда он спрашивал её, бывала ли она в городе раньше, она иногда говорила «Да», а иногда говорила «Нет».

Сначала Марк думал, что это она его дразнит. Потом понял, что нет. Аделя совсем не понимала про время. Например, с ней невозможно было договориться встретиться завтра утром. Она могла ответить, что такое завтра, и даже, что такое утро, но это были для неё скорее понятия отвлечённые. Как дружба или как море. Как это связано с тем, что ей, Аделе, надо проснуться и куда-то пойти, она не понимала.

Поэтому Марк приходил к Аделе всегда с самого раннего утра. Ждал чуть поодаль от лагеря, под тополем. Его видели, конечно, но не гнали. Аделя иногда выходила к нему утром, иногда попозже. Это было нестрашно, ждать ему тоже нравилось. Когда она была рядом, в голове теснилось слишком много мыслей, было сложно выдержать. В эти одинокие часы приходило спокойствие. Иногда он вспоминал Аделю, иногда просто сидел. Иногда забирался на тополь, смотрел на фургоны.

Если Аделя не приходила к нему утром, обычно она училась. Вместе с другими детьми сидела на земле и здесь же на земле раскладывала деревянные палочки в какие-то мудрёные узоры. Командовала ими высокая полная женщина, ещё нестарая, в переливчатом зелёном платье. Для Марка все узоры были одинаковые, но в раскладывании точно был какой-то смысл, потому что женщина эта кого-то хвалила, а кому-то могла и по лбу дать.

Кроме этого ученья в лагере почти ничего не происходило. Женщины сидели вокруг костров, готовили еду, нянчили детей. Те, что помоложе, по много часов плели друг другу косы. А вот мужчины в основном не были заняты ничем. Чаще всего они лежали в гамаках, натянутых между повозками, и курили трубки с самодельным табаком. Над лагерем всё время стоял запах этого табака – горьковатый, травяной. От Адели тоже так пахло, но гораздо слабее, скорее как тень запаха. Марку даже нравилось.

Многие взрослые и ребята постарше были с повязками. У кого-то глаза были завязаны, у кого-то висела рука или волочилась нога. Аделя объяснила ему, что это анилумэ – откупные. Что они взяли на себя чью-то болезнь.

Самая большая проблема была – Аделя не знала, когда они снимутся со стоянки и уедут. То есть, может, она и знала, но объяснить Марку не могла. Он спрашивал её: через неделю вы ещё будете здесь? А через месяц? Она послушно кивала. А через год, спрашивал он? Она кивала. Поэтому каждое утро Марк просыпался в страхе, и только, когда подходил к своему тополю и видел повозки, успокаивался.

В то лето, когда они подружились, Марку было двенадцать лет, а сколько лет Аделе, она не знала.

* * *