Город тысячи богов

Бесчувственное тело перевернулось в воздухе и распласталось на столе, сбив на пол микрофоны и бутылки с минералкой. Цепляясь за стулья, я кое-как поднялся на ноги. Подбежал Егор, ошалело озираясь, подставил плечо. Опираясь на него, как на костыль, я заковылял к поверженному Охранителю, добить паскудника, пока еще могу. Сперва убью, а разговаривать будем потом. Вопреки всеобщему убеждению, мертвые говорят куда охотнее живых.

Вся схватка едва ли заняла больше двух минут, но накачанному адреналином мозгу казалось, что прошло не меньше часа. Сквозь звон в ушах проталкивались испуганные голоса, крики и ругань. Хрустнул выбитый замок, и на пороге, обводя зал бесстрастными глазами, застыл Федор Степанович. За ним, нервно гудя, маячило человеческое море.

Я с тоской поглядел на распластанного Охранителя. Затем на его пса. Сращивая кости, стягивая раны, тело слабело, стремительно сжигая энергию. Нет, не одолею. Не в этом состоянии. Егор все еще поддерживал меня под руку.

- Держись за меня крепко, - ватным голосом велел я, невероятным усилием воли вышибая панорамное стекло.

На сленге омов такой прыжок называется «кузнечик».

***

Когда Влад и Егор, пугая редких прохожих, перебежали площадь, и потерялись во дворах, Охранитель пришел в себя. Абусалам сел на столе, прямой, как палка. Дорогой костюм превратился в ворох лохмотьев. На лепной скуле наливался лиловый синяк. Абусалам щелкнул пальцами, мысленно веля телохранителю очистить помещение.

После того, как Федор Степанович вытолкал зевак из зала и закрыл дверь, Абусалам спрыгнул на пол, хромая подошел к неподвижному Казначею. Арха вцепился в протянутую руку черной клешней и, шатаясь, встал на ноги. Охранитель погладил его обожженную голову.

- Все хорошо, дружок. Мы их ведем.

VIII

Не сразу, но Гор узнал его. В степи, в кромешной тьме, чуть разбавленной вспышками молний, он едва разглядел лицо своего спасителя. И позже, уже в его апартаментах их окружала темнота. К тому же, на фотокарточках матери он был без бороды, и не такой бледный. Да и волос у Влада с черно-белой картинки было побольше.

В квартире висело много разных снимков, незнакомых людей, незнакомых мест. В детстве Гор частенько разглядывал их, пытаясь разгадать, кто из этих улыбчивых белозубых мужчин, сидящих верхом, позирующих в каноэ, часто с ружьями или тяжелыми рюкзаками, кто из них его отец. Разгадка, как это часто и бывает, лежала на самой поверхности. На снимках Влад был единственным мужчиной, которого мать обнимала.

Гор знал, что другие люди видят совсем другую картину. Редким гостям в рамках представлялись летние пейзажи, котята в корзинах, букеты цветов или еще какая пошлость. Он же видел суть. Обработанная под винтаж фотография, с нарочитыми повреждениями, потертостями и желтизной – Гор изучил на ней каждый камень, каждый крохотный кустик. Снятая где-то на горе Белуха, она навечно впаяла в пленку кусок алтайского неба, плавно впадающий в бесконечную алтайскую степь.

Мать стояла на ней – молодая, летняя, простоволосая. Похожая на хиппи из шестидесятых, с этим дурацким кожаным ремешком, перехватывающим лоб, в брюках и холщевой рубахе с просторным рукавом. Отец… даже мысленно называть так этого незнакомого мужчину, с волосами до плеч и цыганским кольцом в ухе, было непривычно. Но только первое время.

В своих детских фантазиях Гор нередко представлял себя между ними, на переднем плане, чтобы за левым плечом мама, а за правым – он. Сильный, вон какие руки большие. И умный, маленький Гор слышал где-то, что люди с высоким чистым лбом очень умные. Эта фотография во многом определила будущее Гора, то, каким он вырос. Он тренировал свое тело, оттачивал ум и учился перебарывать страх, чтобы однажды взобраться на высокую гору и сделать фото с любимой женщиной. Как папа.

Но тренировки несли не только ссадины и ушибы, вывихи и растяжения. С каждым рывком, с каждой новой ступенькой, в душе Гора росла зазубренная трещина, ширился надлом, ведь того, кто мог оценить его усилия, не было рядом. Гор не помнил, когда начал ненавидеть. В тринадцать лет, взбудораженный гормонами? В шестнадцать, неуверенно исследующий собственную самостоятельность? Или все случилось гораздо раньше, в тот период, когда одинокий маленький мальчик понял, что есть у других, но нет у него? Нет, отца он любил по-прежнему. Он возненавидел Боград, Город-тысячи-богов, отнявший у него счастье полной семьи.

***

Булыжная мостовая острой болью отдалась в коленях, и Гор пришел в себя. В ухо надсадно кашлял, пытаясь отхаркнуть легкие, Влад. Удивляться было некогда, да и нечему. При серьезной опасности Гор отключался, предоставляя телу самому решать вопрос выживания. Еще со школьных времен он умудрялся убегать от тех, от кого убежать невозможно, и побеждать тех, кого не должен был победить.