Город тысячи зеркал 2. Фалькон

– О да, – кивнул Ламбриль, глядя куда-то вдаль своими бездонными глазами. – Наши корабли вступили в бой с дарконианским флотом на орбите той маленькой необитаемой планетки, имя которой я позабыл. У нас было численное преимущество, но мы почти проиграли в тот день, так как после битвы в космосе впервые столкнулись с дарконами на земле. Когда их пехота устремилась на нас, словно цунами, состоящее из ревущих клыкастых пастей и когтей, готовых разорвать нас на куски, даже самые храбрые из нас почти дрогнули. Это очень страшно, знаешь ли, стоять посреди кипящей от ударов плазменных орудий земле и видеть, как на тебя несется смерть в своей первобытной ужасающей злобе… Мы почти дрогнули… Хорошо, что только почти. Сын Роримеля, о котором ты уже слышал, сразил первого даркона и погиб первым, но успев своим храбрым поступком показать всем нам, что бороться и победить этих чудовищ можно. Почти целый день ушел на то, чтобы отбросить силы дарконов к замку, в котором был их штаб. Тем временем наш флот уничтожил их гигантский флагманский крейсер и оставшиеся корабли дарконов ушли с орбиты в дальний космос, так как победить без командного центра у них не было уже никаких шансов. Замок-штаб простоял еще двое суток, но помощи так и не дождался. Мы взяли его штурмом на закате, но до того… дарконианский генерал продемонстрировал нам на пленном железном ангеле, что ждало всех нас в случае поражения.

Ламбриль на мгновение закрыл глаза и сжал губы.

– Не стоит рассказывать тебе об этом, – сказал перевозчик наконец. – Когда я впервые увидел, как именно даркон расправляется и поглощает свою жертву… Это было настолько ужасно, что все, кто тоже это видел, поняли, что дарконов надо уничтожить.

Элемроса слегка замутило.

– Мы победили в той войне, но пришлось пойти на колоссальные жертвы, – продолжил Ламбриль. – Ничего не оставалось, кроме как уничтожить всех дарконов… Я не хочу, чтобы были какие-то недомолвки, поэтому говорю, как есть. Всех, значит всех. Стариков, женщин… и детей…

Элемрос сглотнул и отвернулся.

– Тебя ужасает это, – тихо сказал перевозчик, – и я рад, что ты испытываешь ужас, но выбора у нас не было.

– А… как-нибудь перевоспитать, – еле слышно спросил Элемрос, которого мутило все сильнее и сильнее.

– Вииманы пробовали, – кивнул Ламбриль.

– Вииманы? – встрепенулся Элемрос.

– Да-да, – улыбнулся перевозчик. – Те самые прекраснодушные идеалисты, решившие облагодетельствовать мир без магии. Именно они воспротивились уничтожению дарконов и попытались перевоспитать сотню детей. На протяжении 10 лет, пока мы воевали с остатками дарконианской империи во всех 12 мирах, вииманы отучали юных дарконов от пути иммара, от стремления уничтожить своих жертв, учили их терпимости, миролюбию, состраданию ко всем, в том числе и «не дарконам». В тот день, когда им удалось осуществить задуманное, вся сотня уже не юных дарконов предстала перед советом фатум-лордов и гордые их наставники-вииманы поочередно представили каждого из них. Дарконы поклонились нам и все они в один голос произнесли традиционный девиз дарконов: «жизнь в смерть, смерть в жизнь», после чего каждый из них набросился на стоящего рядом учителя. Каждый из них разорвал по несколько человек, прежде чем мы опомнились и схватились за оружие. Вииманы были настолько потрясены, что просто исчезли в глубинах вселенной, предоставив нам самим завершать битву с дарконами. Прошло еще пять лет, прежде чем последний даркон был уничтожен. Трехсотлетняя война закончилась победой железных ангелов, унеся бессчетное количество жизней.

Элемрос испытывал головокружение от всей информации, которую на него вывалили. Вспомните, как это бывает, когда вы еще не определились, какие именно чувства вызывает у вас только что услышанная история. Кажется, что в этот момент единственное, что нужно, это как-нибудь отвлечься и подумать о чем-нибудь другом, пока рой мыслей не уляжется. Но кое-что требовалось прояснить прямо сейчас.

– А вы не пробовали привести дарконов сюда? – спросил Элемрос. – Ведь здесь… такое ощущение, что, попав сюда, просто невозможно сохранить злобу в душе?

Ламбриль улыбнулся, как улыбаются ребенку, спросившему, почему люди не могут жить в мире друг с другом.