Дальний выступ третьего острова остался позади. Они вышли к кормовым полям. Неботолок, залитый оранжевым светом, на горизонте переходил к тускло-серому, давая понять о начале периода сна, однако на полях, где многоногие грузопеды собирали зрелые фрукты, до сих пор царило оживление. Красные и черные силуэты юрко сновали вдоль плотных зарослей кустарника и низких, раскидистых деревьев. Через каждые несколько ярдов возницы пощелкивали языком и посвистывали, объявляя расположение сборочных корзин и тележек.
Одинокий смотритель, поблескивая стеклянистыми крылами на полированной серой головогруди, висел в воздухе между дорогой и краем ближайшей рощицы. Он, казалось, сам себя убаюкивал гудением и совершенно не обратил внимания на проходившую мимо молодежь — в точности как предсказывала Тиадба.
Вибрирующими трелями и чириканьем славя радость труда, грузопеды гуськом взбирались по арочным решеткам и скидывали свою ношу в корзины, которые возницы укладывали на тележки и отвозили к хижинам, где фуражиры и повара раскладывали дневной урожай для варки завтрашней еды. Словом, древнее племя, обитающее на Ярусах, кормило само себя, хотя посевную и основные работы по прополке сорняков и сбору плодов всегда проводили грузопеды.
Удалившись мили на полторы от распределительного центра, Джебрасси с Тиадбой покинули основную дорогу, которая в этом месте превратилась в тропинку с разбитым земляным покрытием, и двинулись по акрам оставленных под паром, еще не засеянных полей. Наконец они вошли в редкую лесополосу, окружавшую все фермы единым кольцом, и вскоре добрались до массивной плиты, заваленной горами изношенных фермерских машин и предметов обихода, поломанных или вышедших из моды десятки поколений назад. Проржавевшие и обросшие коркой многовековой грязи аппараты, по мнению Джебрасси, свидетельствовали о том, что грузопеды не всегда занимались сбором урожая.
Тиадба убедилась, что за ними никто не следит, и подсадила Джебрасси до края платформы. Оттуда он протянул ей руку, помогая взобраться наверх. Под ее руководством они прошли сквозь лабиринт рассыпанных ящиков до круглого отверстия в середине плиты — к этому моменту оказавшись милях в четырех от блока, в котором жили. В дыру вела довольно странная лестница — точнее, скобы, вбитые спиралью в стенки глубокого колодца, который ярдов через двадцать стал загибаться в сторону, превратившись в наклонный туннель, по-прежнему оснащенный скобами, хотя они явно предназначались скорее для крупных грузопедов, чем для представителей племени. Штрек вел все ниже и ниже, к той части Ярусов, о которой Джебрасси никогда не слышал, — к складской зоне, давно заброшенной и ныне используемой, по-видимому, лишь для тайных сходок вроде сегодняшней.
Тиадба возбуждено и как-то по-заговорщицки восторженно сообщила, что смотрители сюда никогда не заглядывают.
— Кстати, вспомни: тот, что висел возле кормовых полей, нас совершенно проигнорировал. Тебе не кажется, что это странно? Ведь мы находились в месте, где с наступлением сумерек посторонним появляться запрещено.
Джебрасси согласился, что это в самом деле чудновато.
— Есть мнение, что им приказано не мешать. Что от нас прямо-таки
И на это Джебрасси не возразил — вслух. Впрочем, в голове роились противоречивые мысли. Ему из принципа захотелось встать в позу — он не желал вписываться в неизвестно чьи планы.
Наконец они вступили в небольшую круглую комнату, подсвеченную тремя древними светильниками, бросавшими зеленоватые отблески на физиономии избранных путепроходцев, усевшихся кружком, — и Джебрасси почувствовал себя полным идиотом. Поглупевшим от любви дурнем.
Да, Тиадба была до предела восхитительным сиянием — тут и спорить нечего. Однако ее упрямство более чем превосходило его собственное. Она обращала мало внимания на его чувства, вечно стремилась к Цели — в смысле, к
Джебрасси с Тиадбой протиснулись вперед и уселись плечом к плечу с остальными кандидатами в путепроходцы. Кружок заговорщиков терпеливо пялился в темный зев туннеля.
— Ничего, с ней всегда интересно, — доверительно шепнул какой-то юноша. Джебрасси на миг почудилось, что речь идет про Тиадбу, и он вскинулся было на такую наглость — но тут же стало ясно, что парень имел в виду Грейн, старую самму.