Город, в котором...

Тогда как раз этот псих Пшеничников создал свою могучую теорию, призванную наконец раз и навсегда объяснить все мироздание. Он заслал ее в Москву на экспертизу, или как там, на оценку, — ну и ему, конечно, ответили… Он не поверил. Он решил, что не понят темными людьми и обратился к более просвещенным — в ЮНЕСКО. Чтоб донести до всеобщего внимания человечества. Через неделю этот великий труд уже лежал у Путилина на столе — с предложением разобраться с этим теоретиком на месте. Агнесса тут под горячую руку подвернулась, и он ей выпалил: «Хватит уже носиться с твоим Пшеничниковым! Устроить немедленно переаттестацию и уволить к чертовой матери! Позору на всю Европу!» Агнесса, конечно, не сказала «почему это он МОЙ?». Она ни от Кого не отречется, ни от какого отверженного. «Подлецы вы все!» — немедленно встала на сторону бедного Пшеничникова против целого мира. А у Глеба тогда была своя причина выходить из себя. Он только что вернулся из Москвы (на выходные ездил) и терзался всякими осложнениями, которые тогда, как грибы, нежданно вырастали на дороге. Альбинос с голубой кожей, в очках, сказал ему тонким несчастным голосом: «Инстинкта собственности к женщине у меня нет, но… вы моего ребенка гладить будете — вот что невыносимо!» А Глеб даже не знал, что это такое — гладить ребенка… Музыкальные умные пальцы альбиноса мучились — такая уж у них была выразительная способность, а у Глеба руки не имели отдельной жизни, они были лишь конечностями тела и знали только работу, а в тонкостях чувств не участвовали. Он оторвал их от стола, свои массивные монолитные кисти, враждебно поглядел на них, на эти руки-мужики, потом на вошедшего в кабинет Пшеничникова — свирепо и подозрительно (да что эта Вичка, с ума, что ли, сошла, ну как можно ему, Путилину, оторваться от станции, станция — его второе Я, альтер эго, бросить и явиться к ней в Москву миллионным по счету инженериком без лица и имени — ну что она лепечет, эта Вичка, что она несет, что может она понимать! А не угодно ли тебе сюда, в самую глубь Сибири, журналисточка, разрабатывать положительный образ современного героя-труженика?).

— Да вы поймите, — едва сдерживаясь, говорит он Пшеничникову, — этот ваш труд, если отправить его, — он нас всех дискредитирует. Конечно, это привлекательно: одним махом семерых побивахом, в одну формулу втиснуть весь мир. Но, видите ли, вам не приходило в голову, что человек имеет один-единственный способ познания: сравнить нечто неизвестное с тем, что он уже знает. Другого метода нет. А с чем сопоставить мироздание, с чем сравнить ВСЕ?

И этот псих — то ли вдруг проснулся, то ли дошло до него, он даже, кажется, охнул:

— Да? Но ведь тогда, значит, мир непознаваем?

— Закон диалектики: переход количества в качество. К громадному массиву N прибавляем единицу — и весь массив надо пересчитывать заново, потому что увеличение на единицу, может быть, дает качественный скачок. Физики, кстати, так и делают: малейшее изменение краевых условий — решается новое уравнение состояния. Но в частностях наука довольно сильна, — злорадно сказал Путилин, дивясь: надо же, как человек мучается за Вселенную! Тут разрываешься между маленькой станцией и совсем уж малой долей мира — Вичкой, а этот — Вселенная, и никак не меньше!

— Почему до сих пор мне никто этого не сказал?