Город в осенних звездах

— Разница, маленький мой, все-таки есть. — Слова ее, казалось, дрожат под напором гневного неистовства ее чувств. — Одно только различие, но существенное. Ибо я не Робеспьер, который есть только громкие словеса, ненасытная алчность и несбыточные надежды. То, о чем я сейчас говорю… это бесспорная истина. Бесспорная истина! Ты должен поверить мне. Просто поверить и все. Мир, который ты знаешь, будет преобразован. Он станет другим… таким совершенным в своей гармонии, что ты бы расплакался, если бы только узрел его прямо сейчас. И это судьба твоя… наша судьба… сотворить совершенный сей мир! — Теперь она села верхом на меня и, обхватив мою голову обеими руками, прижалась грудью к губам моим. Ее жаркое тело едва ли не жгло меня. — Ты должен понять это, Манфред. То, что сейчас происходит с нами… нам неподвластно. Мы просто беспомощны перед великим сим предназначением, что связало нас вместе. Соединенные силою большей, чем просто Грааль, мы должны следовать предначертанной нам судьбе, иначе нам снова придется ждать, пока не свершится еще один полный круг и мы не сможем опять начать нашу работу, но уже в новой смертной плоти! Момент, которого мы ожидали так долго, настал, и упустить его мы не в праве. Мы возродились и встретились вновь. Мы были одним существом и любили вдруг друга с начала Времени!

Я задыхался. Она сжимала голову мою с такой силой, что, казалось, она сейчас лопнет. Я слабо вскрикнул.

— В чем же оно — мое предназначение? Скажи мне, Либусса, в чем?

Она отпустила меня. Взгляд ее стал озадаченным, алые губы слегка приоткрылись. Потом она принялась гладить меня по щеке. Теперь в глазах ее стояли слезы. Она прильнула ко мне.

— Ты узнаешь об этом, но в свое время. Пока же я ничего тебе не скажу, ибо сие запрещают писания Книги Обряда. Мне было явлено все и открыто. Все то же самое, что и в конце.

То же, что и в конце.

— Тогда почему не могу я об этом узнать теперь?

Она рассмеялась, и в смехе этом горечь мешалась с гордыней.

— Потому что я — сила Активная, ты же — Пассивная. Как и должно быть, чтобы алхимический опыт удался. Больше не спрашивай ни о чем! Просто делай, что я скажу тебе, и ты испытаешь такой небывалый восторг, такое предельное осуществление своего естества… только тогда ты узнаешь, как это: быть живым — чувственным, восприимчивым, ощущающим мир и себя! Мы подступаем теперь к последнему пределу, за котором не будет уже никаких границ! Мы подступаем теперь к Величайшей Гармонии! Ты увидишь! Увидишь! — И, продолжая смеяться, она вновь схватила меня и принялась тормошить, так что мне уже стало казаться, будто меня кружит в вихре чувственности и значимости. — Эликсир и Грааль, — вполголоса пела она, утопая в волне наслаждения, забирая у меня все, что я только мог дать без остатка. — О мой милый, мой маленький… ты стал избранником. Дар, врученный тебе, он превыше любых даров. Доверяй мне, фон Бек. Доверяй, и любое желание твое исполнится. Ты получишь тогда все, чего хочешь, станешь всем, о чем грезил в самых своих сокровенных мечтаниях.

— Только тебя я хочу, Либусса. Ничего больше. Только тебя.

— Ты никогда меня не оставишь. Мы будем вместе. Вечно будем мы вместе. Мы с тобой. Ты и я. Клянусь, я тебя не обману.

Никогда. Но ты должен всецело довериться мне… и помочь мне сразить наших врагов. — Я люблю тебя, Либусса.

— Правильно. Так и должно быть. — Она прильнула губами к телу моему, как львица, томимая жаждой. — Эликсир и Грааль, мой хороший. И еще ты и я. Древний ритуал смерти и возрождения. Конец всем битвам. Конец всякой ненависти и дисгармонии. Он знаменует собой разрушение небес и распад Ада! — Она полной грудью вдохнула воздух и запрокинула голову. Я же — тот самый зверь, которого она подчинила себе, одолев в смертной схватке. Зверь, несущий ее на своей спине.

Я слышу рев, доносящийся из Лабиринта. Вдыхаю зловоние Минотавра. А Ариадна смеется. Она держит в руках меч и щит.

Ариадна выходит на битву против всяческий Тайн. Она кричит, и голос ее — ни человеческий, ни демонический, ни звериный.

Крик пронзает пространство и рассыпается стоном рыданий.

Словно капли расплавленной ртути упали со лба ее мне на лицо, струясь по груди ее, по сильным бедрам ее и чреслам, рассыпаясь по гибким ногам. Зубы, стиснутые в упоении, блестели безупречную белизною; лицо ее — больше уже не застывшая маска, больше уже не способное обмануть — было точно пылающий бронзовый лик! Живой монумент чувственной власти, к которой стремится алхимия и которой достигнет когда-нибудь!