Город в осенних звездах

Теперь, когда я пересматриваю то немногое, что сохранилось от этих страниц, я понимаю, что я тогда уже сделал шаг по направлению к Безумию. Вооружившись трезвою логикой, чтобы объяснить умопомрачение, овладевшее мною, я с готовностью привлекал как свидетельство всякое банальное поистасканное заключение: Man fuhlt tief, hier ist nichts Willkurliches, alles ist langsam bewegendes, ewiges Gesetz. (Строки Гете всегда пригодятся при подобных умозрительных упражнениях. И пусть сохранившиеся фрагменты моего тогдашнего дневника теперь не дают мне Befriedige deine naturlichen Begierden und geniesse so viel Vergnugen, als du kannst, когда я находил в них немалое утешение.) многого я не сумел припомнить, многого записать должным образом, так как строки имеют тенденцию переплетаться и путаться, точно корни в земле, образуя бессмысленный шифр, не поддающийся никакому ключу. Но пока я писал, дрожа от холода и измождения, все, ложившееся на бумагу, казалось мне преисполненным глубочайшего, — и мучительного смысла. Не слишком ли быстро меня охватило сие жуткое состояние духа, где смешались идеализм и явная эротомания, очарование и любопытство, после того, как я призвал весь свой пресловутый цинизм, дабы закрыть сердце свое бронею против боли, — боли Утраченных Надежд? Было бы весьма неразумно приписать это единственно проказам маленького Купидона.

Должно быть, ужасы разъяренного террора, страх быть пойманным, крах моей веры, — все это вместе и привело меня к тогдашнему мучительному состоянию. Похоже, вместо того, чтобы обеспечить себе защиту, я сам сделал свой разум и дух еще более уязвимыми! Но вот что странно: подойдя к самой грани безумия, я в то же время очень четко осознавал все безрассудство, всю извращенность и немалую опасность своих деяний, мог подметить любую подробность (тому доказательство — мой дневник) и весьма проницательно прокомментировать каждый поступок свой, подступая при этом все ближе и ближе к краю пропасти бесконтрольного помешательства.

Откуда она, сия одержимость? Вновь и вновь задавался я этим вопросом. В тех замерзших горах все стало зловещим и пагубным. Я уже начал всерьез задумываться о том, что, быть может, и вправду злобные демоны рыщут по древним этим лесам, где предки мои вырезали суровых идолищ из живых деревьев и поклонялись им, свершая наводящие ужас языческие ритуалы, проливая жертвенную кровь в черное чрево Земли, ублажая и умиротворяя какого-нибудь ухмыляющегося божка! И разве те из нас, кто полагает себя наиболее защищенными от сего древнего колдовства6 не являются самой легкой для него добычей? Но здравый смысл пока еще сдерживал это мое направление мыслей, устремившихся к свербящей метафоре; хотя иной раз метафора может служить указующей вехой на карте пути, — опознанной путником, но не понятой им.

Снег наконец перестал, и я продолжил свой путь. Сияние солнца прорезалось как-то вдруг, — я как раз огибал громадный изукрашенный льдом валун, — но ехать от этого легче не стало: теперь снег блестел на свету, грозя ослепить меня. Когда тени уже удлинились, протянувшись по белизне снега и зелени хвои, я наткнулся на след от тяжелой повозки. Было странно увидеть подобный знак человеческого присутствия в этой явно необитаемой местности. Может быть, вдруг подумалось мне, то была карета миледи? Что если и она тоже решила так необдуманно срезать путь? Но я тут же отбросил дикую эту мысль, — все-таки хоть какое-то здравомыслие у меня еще оставалось, — пожал плечами и отказался от всех дальнейших размышлений на эту тему.

Но, как бы там ни было, глубокие следы колес на снегу продолжали указывать мне дорогу. Теперь снежный покров стал рыхлее. Снег подтаял под теплыми лучами солнца. Впереди на голубом фоне неба резкими силуэтами проступили вершины Альп.

Я с благодарностью отметил про себя, что новые тучи не собираются на горизонте. Воодушевившись, я сел в седло, и, поскольку на талом снегу копыта лошадки моей не скользили, скорость наша заметно увеличилась. Деревья вдоль тропы сверкали каплями влаги; дыхание мое плыло в воздухе струйками пара, уносясь мне за плечо. Впереди темнели крутые отроги гор, обозначая проход. Я поднялся еще выше. Здесь снег был рассыпчатым и хрустящим. Видимо, выпал уже давно.

Похоже, недавно здесь прошла снежная буря. След проявился четче: всего-то две лошади в упряжке и, вероятно, один возница, — я заметил следы человеческих ног там, где он слезал с козел, чтобы подбодрить животных, которые упирались, не желая идти наверх.