Они дрессировали прусаков, насекомых противных и не столь послушных, как блохи, и зарабатывали жалкие гроши, показывая их успехи прохожим. Если их превосходительство пожелают посмотреть, ему все покажут бесплатно.
Какой-то мальчуган выпустил на широкую картонку семь или восемь этих глянцевых насекомых, и те начали бегать по кругу, делать кульбиты на соломинках и вертеться.
Триггс заметил, что дрессировщик пользовался длинной стальной иглой, нагретой в пламени свечи, чем и подчинял насекомых своей воле. Он не стал протестовать против подобной жестокости, ибо питал отвращение к прусакам, в то время как нищета цыган его равнодушным не оставляла.
— Вы могли бы пройти через Ингершам, — сказал Триггс, — и собрать там немного денег. Я поговорю с миром, надеюсь, он разрешит вам краткое пребывание в городе.
Цыган смущенно почесал подбородок.
— Я… Мы предпочитаем перебраться в Миддлсекс.
— До ближайшего городка этого графства миль десять, а Ингершам в двух шагах, — возразил Триггс.
Остальные цыгане подошли поближе и с беспокойством прислушивались к беседе; наконец, одна из женщин осмелилась вмешаться в беседу:
— Мы не хотим идти в Ингершам.
Предводитель подтвердил ее слова:
— Сэр, мы действительно не хотим туда заходить.
— Правда? — искренне удивился детектив. — А почему?
— Ингершам — проклятый город, — с неохотой сказал предводитель. — В нем поселился дьявол.
— Ну-ну, — Сигма вытащил из кармана горсть монет, — объяснитесь.
— Э! — ответил ему собеседник. — Я все сказал: дьявол есть дьявол.
— Мы бедны, как церковные крысы, — выкрикнула одна из женщин резким голосом, — но это не мешает нам любить наших детей, и мы не хотим видеть, как они умирают от страха!
— Мы застряли на этой проклятой Пелли, — проворчал предводитель, — но ночью нас уже здесь не будет.
Триггс опустил пару шиллингов в пустую ладонь цыгана и жестом показал, что ждет продолжения.
— Сэр, даже вам не следует здесь оставаться, после захода солнца надо опасаться встречи с Быком.
— Быком?
— Вы не из местных? И ничего не знаете?
Триггс подтвердил, что он приезжий.
— Вы знаете мэра, сурового Чедберна? Не говорите ему о нашем разговоре, — умоляюще произнес цыган. — Он рассвирепеет и постарается наделать нам кучу неприятностей. Мэр не любит, когда говорят о Великом Страхе Ингершама.
— Бык… Великий Страх… — недоуменно повторил Триггс.
— Страх есть страх, и его не объяснить, — продолжил цыган. — Мне кажется, каждый чувствует приближение дьявола; Бык — кошмарный зверь, призрак, у него бычья голова, он изрыгает огонь, рога у него с молодое дерево, а глаза… глаза…
Молодая цыганка собрала детишек вокруг себя, словно наседка, и Триггс заметил, что, несмотря на грязь, они были прелестны, как амурчики.
— Они могут умереть от голода, такова их судьба, но я не хочу, чтобы им, как кроликам, пускали кровь всякие чудовища! Никогда! — Она с ненавистью погрозила далеким башням ратуши, чьи золотые конусы горели в лучах жаркого солнца.
Раздав множество мелких монет, Триггс направился к «Красным Букам», спрашивая себя, что же он, собственно говоря, узнал.
После чая с сандвичами и кексами, которые примирили Триггса с его желудком, мисс Лавиния Чемсен предложила гостю послушать музыку в ее «святилище».
Триггс с трудом подавил в себе желание взбунтоваться — он любил только военные марши и с тревогой подумал, что дым его трубки не очень-то подходит к атмосфере «святилища» мисс Лавинии.
Однако нашел в себе силы улыбнуться и сказать, что восхищен.
— Как вы находите мой маленький музей? — жеманно спросила мисс Лавиния, когда они прошли в «святилище».
Слово «музей» поразило Триггса, ибо в памяти его тут же возникла унылая галерея Кобвела. Он ответил:
— Вы мне кажетесь поклонницей искусств и античности. Вот и бедняга Кобвел…
В глазах девушки показались слезы.
— Вы верно сказали «бедняга», мистер Триггс, — печально молвила она. — Мы его очень любили, мистер Кобвел всегда делал нам скидку.
— Он умер престраннейшим образом.
Мисс Лавиния вздрогнула.
— О да! Я спрашиваю себя…
Она умолкла и отвернулась, но гость проявил настойчивость:
— Вы что-то хотели сказать, мисс Чемсен?
— Говорят, он умер от страха. Что же могло ужаснуть его до такой степени? Человек он был мирный и спокойный, ему нельзя было отказать в некоторой практической сметке, несмотря на неумеренную страсть к старым вещам; по правде говоря, я разделяла с ним его тяготения к античности. Но… умоляю вас, мистер Триггс, не повторяйте моих слов мистеру Чедберну.
— Вы мне ничего не сказали, мисс Чемсен, — мягко возразил Сигма.
— А что я могу сказать, коли ничего не знаю. Но господин мэр сердится, когда об этом говорят.
«Чедберн, — подумал Триггс, — любит, чтобы люди держали рот на замке, когда речь идет о спокойствии городка».
— Я вам сыграю…
Пианино издавало меланхолические звуки, которые едва не усыпили гостя. Наконец, мисс Лавиния звучным аккордом завершила игру.