Город за рекой

При первой же встрече с ним Роберту бросился в глаза вихор, который, как завитой локон, торчал над убегающим вверх лбом. Его пергаментное лицо носило на себе отпечаток вечности. Маленькие, умные, как у слона, глазки устремлены были всегда в какую-то невидимую далекую точку. Только когда он говорил, они ненадолго упирались в глаза собеседника и оставались открытыми его взору, который всасывался в них, как в бездонные озерца. Его память, говорили, хранила все, что могли когда-либо впитать его ум и сердце. Способность помнить он считал жизнесохраняющей силой людей и планет.

Беседуя однажды с Робертом, старый Мастер Магус говорил об управляющих землей демонических силах, примем говорил так, как будто сам был свидетелем событий, о которых рассказывал. Что, мол, демоны на протяжении многих эпох существования Земли сами пользовались элементами, чтобы через разрушение установить форму жизни. Их силой вызывались природные катастрофы, землетрясения и моретрясения, изменялись очертания материков, поднимались и опускались острова, континенты; культуры и царства в одно мгновение превращались в пепел и пустыню. Со временем демоны стали использовать сильфов, те несли через все земли бациллы, вызывающие неслыханные эпидемии: чуму, проказу, холеру, сыпной тиф. Когда люди, все больше и больше утверждаясь на планете, научились побеждать эпидемии, духи демонов стали капать яд им прямо в мозг, так что мысли начали резвиться неугомонно и человек возомнил, будто он способен объяснить все тайны. Люди пытались перехитрить законы природы, изобрели искусственное и синтетическое производство, где недоставало органического, придумывали машины, усовершенствовали технику. И так роились и играли мысли, что люди вообразили себе, будто бы они в считанные десятилетия осилили развитие вечности. Как подхлестывал их демонический яд ко все новым рекордам, достижениям, темпам! Как они овладевали природой, чтобы стать рабами железных машин!

Все новые и новые картины заблуждения рисовал Мастер Магус. Едва только осуществилась тысячелетняя мечта человека подняться в воздух, парить, летать, как люди начали использовать свои новые машины для того только, чтобы уничтожать творения своего прошлого сверху, с воздуха. Точно Индра, который в своей неистовости в разрушении превзошел демонические силы, вдохновлял их, — так безудержно восходили они к вакханалии смерти, чтобы в стократно больших масштабах, чем в прежних кровопролитных войнах, разрушать дворцы и здания больших городов, теперь уже с апокалиптической силой.

Инстинкт истребления во все времена находил себе соответствие в силе, продолжал свою речь старец, но то, что люди в таком масштабе использовали для этого собственные изобретения и конструкции, выглядело совсем неутешительно. Стало быть, так сильно уже смертельный яд ума, который оторвался от мирового разума и сделался самовластным в своей логике, отравил и развратил здравый смысл людей. Их заносчивая самоуверенность, их спесь вытащили на поверхность жизни механическую машину преисподней. Своенравие и глупость упредили царство смерти. Лишь одни орудия — бездуховные, оставленные богом носители бацилл, расщепители атома. Жалкие, беснующиеся существа, последние отпрыски двух тысячелетий западной культуры.

Глаза Мастера Магуса светились матовым блеском, как кратерные озерца. Голос звучал все тише и тише, пока губы не выдохнули едва различимое слухом.

"В пропасть… — уловил Роберт, — через мост… — и последнее, как дуновение: — Закон…"

Земля, казалось, угасла.

Один из юных служителей в форме посыльного подал Роберту записку; кто-то вызывал его наверх. Гостем, ожидавшим архивариуса, был Катель.

Тяжело, точно не в силах был оторваться от видения, явленного взору Мастером Магусом, двинулся Роберт к лестнице. Дыхание мировой пустыни, как ее нарисовал старец, он ощущал почти физически, всходя по ступеням винтовой лестницы, которая, казалось, бесконечной спиралью уводила в ничто. Пошатываясь, добрел он до своего кабинета, стены которого вдруг показались тесными и словно сжали его. Время шло; он сидел и как будто не осознавал, что невежливо заставлять художника ждать в вестибюле, где ему предложили присесть на банкетку. Разве это не мог быть Урих, легендарный город, в котором он находился? Разве это не Энкиду, который, предостерегая, стучал в ворота?

Когда Катель вошел в кабинет, то увидел, что архивариус сидит за письменным столом, опершись лбом на левую руку.

— Ты занят, — сказал художник полувопросительным тоном, в котором сквозило разочарование.

— Нет, — возразил Роберт, рассеянно поднимая взгляд на друга, — ты для меня желанный гость.

— Я помешал тебе, приятель — городской писарь, — твердил Катель.

Роберт движением руки пригласил его сесть. Жест выглядел официальным.