Город за рекой

Тридцать три посвященных, говорил Мастер Магус, с давних пор сосредоточивают свои усилия на том, чтобы для процесса возрождения открыть и расширить мир азиатского региона, и в последнее время многие стремятся к более активному использованию традиций, зародившихся на Востоке. Этот постепенно и в единичных случаях совершающийся обмен между азиатской и европейской формами бытия довольно хорошо различим в ряде явлений. Мастер Магус не назвал в этой связи ни одного имени, однако архивариусу, когда он потом размышлял над этим вопросом, показалось, что тот намекал на современников, таких, как Шопенгауэр, Карл Евгений Нойман, Ханс Хассо фон Вельтхайм, Рихард Вильгельм, Герман Гессе, но также и Гёльдерлин, который в "Матери Азии" усмотрел наши дионисийские истоки, Фридрих Шлегель и Хаммер, Гёте с его "Западно-восточным диваном" и даже Ангелус Силезиус, Майстер Экхарт, Зузо и еще ряд мистиков и гностиков.

Ныне этот обмен, этот процесс инкубации, о котором старец в каменной пещере Архива говорил с такой простотой и естественностью, как мы говорим об образовании циклонов и антициклонов применительно к погодным условиям, этот обмен должен происходить, по заключению Тридцати трех посвященных, более широко и интенсивно. Теперь нечего было удивляться, что не остановились даже перед тем, чтобы выпустить на волю демонов и поставить их власть и хитрость на службу совокупного движения.

Когда Роберт понял это, он увидел многомиллионную смерть, которую уготовила себе белая раса на поле битвы Европы с ее двумя страшными мировыми войнами, как частную деталь общего процесса чудовищного переселения духов.

Эта многомиллионная смерть должна была произойти в столь необычных масштабах, как с содроганием думал хронист, чтобы освободить место для приближающихся возрождений. Несметное число людей преждевременно ушло из жизни, чтобы они своевременно могли воскреснуть как посев, как апокрифическое обновление в до сих пор замкнутом жизненном пространстве.

В этой мысли было нечто ошеломляющее, но вместе с тем и утешающее, ибо она придавала очевидной бессмыслице некий план, метафизический порядок. Самоуничтожение, харакири, какое Европа совершила в двадцатом христианском столетии, означало, если он правильно понимал Мастера Магуса, не что иное, как приготовление к тому, чтобы часть света Азия забрала себе обратно тот кусок, который сделался на какое-то время самостоятельным континентом. Не могло оставаться скрытым от тайных сил, что притязания европейских людей направлялись все более вовне, вместо того чтобы устремляться вовнутрь. Бытию предпочиталась выгода, как в малом, так и в большом, как в отдельном человеке, так и в целых группах народов. Пренебрегли предостережениями и мудростью пророков и поэтов, опустошили мир мыслей и образов, сердца пресытились и опустели умы. Так дух из средства творчества сделался инструментом рассудочного ума и мышления. Цель стала преобладать над собственным смыслом бытия. Ложное самосознание должно было потерпеть однажды крах. Как прогнившие, источенные изнутри червями балки перекрытия, обрушился архитрав сомнительной части света.

В то время как Роберт следовал за мыслями Мастера Магуса, он ни на миг не сомневался в истине. Он ощущал закономерность, неотвратимость происходящего, но видел скорее образ казнящей судьбы, которая ждала его страну, и был не в состоянии, находясь в царстве мертвых, узреть, что действительность на том берегу пограничной реки с каждым днем все отчетливее обнаруживала признаки этого процесса. Разумеется, ему не нужно было конкретного подтверждения, как тем неверующим и беспамятным, которые могли забыть, что вся материя, вся так называемая реальность есть только воплощение включенной в жизнь идеи.

Иногда архивариусу хотелось высказаться, но он чувствовал, что неприлично прерывать паузу молчания. Часто слова старейшего из ассистентов уже содержали ответ на волновавший Роберта вопрос. Ни разу старец не обратился к архивариусу со словами: "Вам, должно быть, известно, что…" или "Вы, может быть, уже задавались вопросом…". Он говорил как бы вообще, не с конкретным собеседником, однако Роберт чувствовал, что старец, о чем бы он ни рассказывал, имел в виду его и что он не просто так поведал ему о таинстве Тридцати трех посвященных, этих наместниках евразийского мира, что регулировали стрелку весов смерти и жизни.