Город за рекой

Юноша заметил, что, хотя он и старший служитель и отвечает за всю работу в секторе, он является всего лишь исполнителем весьма незначительного ранга. Также и опытный Перкинг, считавшийся старшим ассистентом, всегда подчеркивал, что в деятельности его и всего Архива осуществляется только линия, проводимая Префектурой. Префектура! Это означало, если правильно понимать, инстанцию смерти. Бытие смерти не признавало ничьей индивидуальной судьбы, ни в физическом смысле, ни в духовном. Только на переходный период сохранялась видимость, предусматривалась обратная соотнесенность с личным характером жизни. Это имело силу для каждого, за исключением немногих, кто назначался ответственным за соблюдение порядка или стражем, помощником или регистратором, исполнителем культа или полубогом в масштабах всего города. Эти уже не оглядывались на прошлое, они скромно перешли в тот разряд, который им был отведен. Но со временем и их, наверное, постигала та же участь, что и подавляющее большинство, их сменяли так же, как рукописи Архива.

Хронист всматривался в лицо молодого помощника: умный высокий лоб над светлыми густыми бровями, полные губы, их уголки опускались книзу, образуя скорбные складки по обеим сторонам рта, в то время когда он молчал, но в них же проскальзывало что-то насмешливое, когда он говорил. На вид ему было лет двадцать пять.

В то время как младшие служители взбирались по лесенке, чтобы достать нужный том с верхних полок, молодой хранитель и архивариус не спеша прохаживались вдоль рядов стеллажей. Тихо позвякивали ключи в связке, висевшей на поясе хранителя. Он рассказывал о младших служителях. Оказалось, что каждый из них был последним отпрыском рода по мужской линии, который угас вместе с ним по другую сторону реки.

Архивариус попросил хранителя рассказать немного о себе. Они остановились у низкого стола, Роберт присел на его край, хранитель стоял, прислонившись к книжному стеллажу.

— Я люблю поэзию, — рассказывал юноша, — хотя сам я очень рано отказался от попыток сочинять стихи. Я собирал поэзию, был ее вестовым. Искусство есть высшее, может быть единственное, выражение духовной способности, которое равноценно идее человека. Я пытался высказать свои мысли, но при этом вовсе не стремился переубеждать людей, тем более развлекать их, я просто хотел, чтобы люди, способные и стремящиеся к истинной духовности, имели возможность лицезреть ее адекватное выражение. Так, я собирал на литературном рынке подлинные свидетельства поэзии и издавал ежегодный альманах. Я хотел отделить вечные ценности от преходящих уже при жизни поэтов и не доверять оценку ни случайным потребностям дня, ни дешевой критике истории.

Юноша говорил с достоинством, но без тени заносчивости.

— Между тем и мой ежегодник попал под обстрел критиков, — продолжал он. — Хотя один из распространенных упреков сводился к тому, что я будто бы предъявлял завышенные требования к качеству, мне тем не менее скоро стало очевидно, что я, несмотря на все чувство ответственности, установил планку качества слишком низко.

— И вы потеряли, — сказал архивариус, — веру в призвание слова и поэзии?

— Не в их метафизическое значение, — возразил юноша, глаза которого светились холодным огнем, — просто я понял, что даже самый неподкупный критерий субъективен в меру заблуждений своего времени. Я пришел к выводу, что должен оставить это дело, которое считал своей жизненной задачей. Прекратил издание альманаха.

— Может быть, — предположил Роберт, — тут сыграло роль то обстоятельство, что вы еще слишком молоды.

— Я не знаю более чувствительного критерия творческого духа, — сказал хранитель, — чем строгость юности. Не имеет смысла дальше говорить о моей жизни. В любом случае это был урок, хорошая школа, которая помогла мне понять структуру Архива сразу же, как только я поступил сюда. А это произошло вскоре после того, как я отвернулся от поэзии и избрал обычную профессию, чтобы зарабатывать на хлеб.

Хранитель помолчал немного, потом хотел было снова обратиться к своей работе, но архивариус (который проникся симпатией к юноше, разглядев в нем чистую натуру) осведомился, не попадались ли ему среди последних поступлений бумаги Бодо Лахмара, легенды о Хенне. Хранитель сказал, что они как будто приняты на хранение на какой-то срок.

— Решение предварительное, — заметил он.

Архивариус выслушал это не без волнения и, поблагодарив юношу за беседу, попрощался с ним.

Так спускался он все ниже, с этажа на этаж, задерживаясь на каждом, обменивался двумя-тремя фразами с дежурными служителями и осторожно выведывал, не взяты ли какие-нибудь книги и рукописи во временное пользование. Но это всегда были только отдельные сочинения, которые находились в работе у ассистентов.