Город заката

Недостаточно мрачно, чтобы быть правдой, думаю я, и вспоминаю о метафизическом смысле меда. Чтобы собрать килограмм меда, пчеле нужно облететь 150 миллионов цветов. Так пчела сгущает пространство в меде. Андрей Белый называл себя прозрачной пчелой, собирателем пространства. Пчела есть символ метафоры, символ поэзии, так как пчела осуществляет творительные функции: опыляет, сопрягает женское и мужское, подобно метафоре, в сравнении рождающей смысл. Таким образом, попасть в стихи — в вечность — значит попасть в мед. В Кесарии обилие руин. Дворцовые постройки. Тоннели конюшни. Амфитеатр с прекрасной акустикой, где невозможно смотреть балет из-за топота пуант. На гастроли приезжает Большой театр, дает «Жизель», выходит кордебалет и заглушает музыку топотом; издержки античной акустики, когда сказанное вполголоса на сцене должно было греметь на ухо каждому сидящему в амфитеатре.

33

Дождь над Кинеретом — это сизый свитый столп воды. Огромные камни сложены вдоль берега, местами расчищенного для купания. Рыбаки по грудь в воде с удилищами. Мальки больно щиплют ступни. Чистая ласковая вода. В Тверии заблудились и были обруганы мальчишками на окраинах — им было скучно.

На Хермоне в два раза прохладней, чем в долине. Склоны Голан заселены сирийскими друзами. В кафе сидят два друза-растафари, из колонок слышен Боб Марли.

Голаны тонут в дожде. Едем вдоль минных полей, забранных проволочной оградой. Коровы иногда прорывают проволоку и взлетают на воздух. Орлы обожают селиться на минных полях. Это — заповедник: людей нету, зато полно живности.

Всё, что имеют евреи, заслужено кровью и потом.

34

Продвигаюсь по дороге к Котелю над Археологическим садом. Останавливаюсь над туристом-толстяком, усевшимся на камни. Расстелив платочек, он аккуратно ножичком чистит огромный манго и сочно уплетает за обе щеки. Вдали город тонет в золоте заката. Мимо на площадку для игры в футбол спускаются арабские мальчишки. Двое встают прямо перед толстяком и смотрят на него. Наконец один выкрикивает: «Fat jews! Mangle! Mangle!» Первый убегает, а второй пялится и тщится вспомнить хоть что-то из проклятий по-английски. Толстяк подхватывается и исчезает вместе с манго.

На обзорную площадку над Котелем выходит группа туристов. Внизу раскопки — мощеный Котель времен Второго Храма. Руины домов в соседнем раскопе — времен царя Шломо.

Группа туристов молится под музыку. Девушки склоняются с закрытыми глазами. От Котеля доносится праздничный гул и разнобойный напев. У Западной Стены больше женщин, чем мужчин. Большинство мужчин молится в синагоге слева, у Северного тоннеля.

35

Любезная нотариус, обвешанная бриллиантами, говорит, что ее сын биолог вынужден был уехать в США проводить опыты на свиньях. Поросята обладают очень близким к человеческому геномом.

Мировой суд находится в одном из зданий Русского подворья. Над входом надпись: «Русская духовная миссия». Строгая охрана, обыск. Внутри выглаженный временем желоб плиточного пола. Толстые стены, кружевная чугунная лестница, купеческое богатство обиталища. Во внутреннем дворике висит белье и молится еле живая от святости монашка. Семейство из пяти холеных дымчатых кошек веером расположилось на деревянном коробе, под которым стоят миски с водой и кормом. Рядом небольшой бассейн, где видны жирные хребты красных карпов. Огромный кипарис летит из двора в небо. Двор разделен на две части, во второй томятся пришедшие сутяжничать.

Мужичок поблизости от Меа Шеарим: кривоногий, в черных чулках, с пейсами и бородой, и главное — с шутовской ухмылкой Ролана Быкова. Он с удовольствием наблюдает, как полиция утихомиривает потасовку с арабами в овощной лавке.

Дом престарелых у проспекта Голды Меир. При каждом старике, дремлющем в инвалидном кресле на лужайке, — крепкий малаец, который тоже дремлет, но с белыми наушниками айпода в ушах. Так вот кто отцы малайских детишек, щебечущих в автобусах на иврите!

36

Иерусалимский зоопарк — чудо света, расположенное на многоуровневой террасной ленте вокруг ущелья. На дне его водоем, полный водоплавающих птиц. На склонах, завешенных лианами и вантами, в невидимых вольерах скачут и переругиваются обезьяны. Или медитируют на островках. Глядя на них, полезно вспомнить, что общий предок человека и шимпанзе был развитей современных гоминид. Так что естественному отбору не обязательно сопутствует прогресс. Можно развиться и можно опуститься. Просто быть человеком — трудная задача, достойней ее вряд ли можно придумать. Это следовало бы учитывать не только Энгельсу, но всем конструкторам общественных строев.

Сквозь зеленоватую толщу бассейна за стеклянной стеной пролетает за мойвой колония пингвинов. Вот кто из птиц научился летать под водой, ставшей для этих пернатых воздухом.