Город Золотого Петушка

Петров коротко сказал, что высота собора — девяносто восемь метров и что если собор положить на землю, то лучший спринтер будет бежать вдоль, от фундамента до головы петуха, не меньше десяти секунд… Папа Дима вдруг обнаружил, что собор стоит не на том холме, на который взошли наши путешественники, а глубоко погружен в этот холм и настоящее его основание лежит ниже.

— Боже, как он осел! — сказала мама Галя. — Ведь этак он со временем совсем скроется в земле.

— Невероятно, — сказал папа Дима.

Петров усмехнулся:

— Вы плохого мнения о старинных строителях — они и не думали о послеосадочных ремонтах, как наши коммунальники. Дело в том, что весь этот холм нанесли на своих спинах верующие. Они насыпали его после наводнения, когда воды Даугавы ворвались в храм и, можно себе представить, наделали там дел. С тех пор ни разу, как ни высоки иногда бывали паводки, вода не доходила до храма. Она топила бедняков в их подвалах, но сюда не осмелилась больше прийти.

— Вот уж именно вера горами двигает, — заметил папа Дима.

— Зато кровь не раз наводняла собор, — сказал Петров. — Известно, что однажды число убитых в этом храме во время очередной потасовки между лютеранами и католиками дошло до двух тысяч…

Как ни примечательна была внешность собора, но внутри он был еще примечательнее. Высокий купол его, под которым ворковали голуби, уходил из поля зрения. Толстые колонны поддерживали купол, а одна из них опоясалась лесенкой и несла на себе кафедру для проповедей. Ряды скамеек стояли в зале, и те из них, что стояли поближе к алтарю, казались совсем маленькими, так велик был храм. Только находясь внутри, можно было представить себе его истинные размеры. Несколько тысяч человек размещались в нем. Цветные витражи в окнах пропускали свет, причудливо раскрашенный разноцветными стеклами во все тона, и таким радостным казался дневной свет, заставлявший сиять витражи и ложившийся на каменный пол удивительной красоты узором! Даже и в пасмурный день из собора казалось, что за стенами его бушует яркий солнечный свет. Хорошая это была выдумка — вставить цветные стекла в окна.

Стены собора были увешаны гербами знатнейших родов Ливонского ордена, ганзейских купцов и именитых бар — владык всей округи, что сотни лет утверждали в ней свою жестокую власть. Чего только не было на них: стрелы и молнии, солнце и луна, звезды и кресты, башни и лилии, руки с мечами и кинжалами — красные, черные, серебряные и золотые, кони и единороги, львы и какие-то немыслимые чудовища, порожденные фантазией человека, уже не знающего, как отделить себя от других, как возвысить себя. Горделивые девизы и строки из библии, терявшие в гербах всю свою благочестивость и христианское смирение, убеждали, что владельцы этих гербов люди необыкновенные, удивительные, высокородные, из особого материала сделанные, особым законам подлежащие, ни с кем из простых смертных людей не сравнимые.

Были среди них такие, от которых нельзя было глаз оторвать — так много в них изображений, самых разнообразных. По ним можно было проследить, как возвышался, креп и приобретал все большую власть какой-нибудь род, соединяясь брачными узами с другими фамилиями. О, сколько же надо было тайных козней, сложных расчетов, угроз и страсти, коварства и подлости, прямого насилия и долголетних интриг, чтобы в таком гербе могли слиться воедино все эти чудища и символы! Иной имел десятки знаков, свидетельствуя о вековой вражде и вековых союзах, диктуемых холодным рассудком или пылкой страстью, а чаще корыстными расчетами, властолюбием, жаждой обогащения и честолюбием.

— Памятники немецкого тщеславия, — сказал Петров, кивая на все это обветшавшее великолепие — молчаливое свидетельство былых времен, от которых остались эти раскрашенные, позолоченные доски да истлевшие останки владельцев гербов, замурованные в стены. — Господа даже после смерти не смешивались с простолюдинами, их хоронили здесь, под сводами храма, дабы стены его навеки сохраняли их величие, если нельзя уже было сохранить их бренную оболочку.