Города

Вначале я увидел фотографию, которую сделать не мог. Я подумал, что это не я, не тот самый Брюстер, да кто же этот старый, странноватый мужик с двойным подбородком? И вот я смотрю на снимок: у меня опять почти все волосы, они опять черные, и я думаю, как же молодо я выгляжу.

Я читаю свой файл, и передо мной открывается история менеджера среднего звена, пару раз получавшего повышение. Там ничего не сказано о том, что я предложил систему опознания петлеобразного повторения. Там не говорится о том, что я первым использовал квантовые компьютеры в интересах обеспечения безопасности. Там не говорится о том, что именно я проинформировал инженерные войска о международном стандарте 20 203, регистрация которого отдала в наши руки Сингапур, Корею, а в конечном счете и Китай.

А вот дата моей отставки там имеется. А внизу написано: «Без видимых угроз безопасности. Отличительных черт нет».

Нет отличительных черт, прах их побери! А чего я мог ожидать? Спасибо? Корпорации, которая старалась бы премировать своих служащих? Надо полагать, этого я и ожидал, если разработал для них несколько уникальных штук, крупных штук, и их появление мои коллеги встречали стоя, с овацией, и я почему-то думал, что эти штуки заслуживают какого-то отличия. Но им не нужно, чтобы кто-нибудь заслуживал отличия. Они хотят отличий для себя самих. Но и они отличий не получают.

Все мы проваливаемся в черноту.

И я чувствую, как во мне поднимается страх.

О, страх можно изгнать. Да отвернитесь от него и уйдите в сторону! Или же позвольте ему парализовать вас. Вот только невозможно определить, как поступить с новым страхом. Нельзя повернуться и двинуться ему навстречу. Он никуда не денется. Потому что речь идет о страхе перед тем, что остается только принять.

Отношение к смерти может быть только одно: принять ее, а если вы пойдете на это в таком возрасте, как наш, то это будет означать приближение к смерти. Ты принимаешь ее, и она приходит к тебе.

Но ты получаешь нечто злое. Ты ведешь себя так, как ведут себя в мышеловке. Ты корчишься.

Я не могу сидеть спокойно. Я подпрыгиваю и прихрамываю, как будто нахожусь одновременно в состоянии наркотического и алкогольного опьянения, потому что моя комната похожа на гроб, и темно в ней так, словно моим глазам уже никогда не суждено открыться. Подпрыгивающими, судорожными шагами я выхожу в коридор, словно какая-то дурацкая кукла, которая получает импульсы к движению извне. Я прикладываюсь ребрами к стене, и меня это не заботит.

А потом я замечаю свет под дверью Мэнди. На мне нет рубашки, но мне плевать. Я боюсь. И не могу позволить себе бояться и дальше. Я стучусь к Мэнди.

– Рановато для общения, – заявляет она и рассматривает мои дряблые грудные мышцы. – Приглашаешь меня поплавать?

Она еще не смыла косметику, у нее понимающий взгляд, она потрясающе выглядит, как будто сегодня яркий, праздничный, превосходный субботний день.

Что до меня, то все окружающее начинает возвращаться к норме.

– Я… Мне только нужно поговорить. Ты не против?

– Не особенно. Ночи меня тоже нервируют.

Она выходит из комнаты и оставляет дверь открытой.

В ее комнате пахнет духами. На кровати – штук восемь игрушек… Мягкие собаки, черепахи. На полочке – огромный лиловый плюшевый медведь в целлофановой упаковке, украшенный большим лиловым бантом.

Она говорит, стуча искусственными ногтями по экрану:

– У меня ничего нет.

На какой-то момент мне кажется, что она имеет в виду: нет ничего в жизни. Потом до меня доходит: она занималась взломом. На экране – восемь стариковских лиц и фото парня, который захватывал мою внучку.

Я пододвигаю стул и снова ощущаю себя сильным.

– У меня тоже, – говорю, выражая тем самым, что ничего не обнаружил в файлах «Секьюр-Ай-Ти». – Я… Ну… Как-то удивился, что ты этим занимаешься настолько открыто.

– Смеешься? Мы пытаемся внести вклад в поимку Силуэта. Мне нужен любой снимок, какой подвернется.

Этот телеэкран прямо обращен к системе наблюдения. Я вынужден улыбнуться.

– Ты изобретательна, – говорю.

– Да неужто, правда? Как будто я без тебя этого не знаю!

Она смотрит на меня как на патологического бездельника. Она мне нравится.

– Тебе кто-нибудь говорил в последнее время, что ты умница?

Она кивает. Она согласна.

– Большинству людей чихать на то, кто ты есть, до тех пор, пока ты в состоянии платить.

– У тебя есть родные? – Я наклоняюсь вперед, втягиваясь в разговор. Мне хочется услышать ответ.

– Нет, – отвечает она беззвучно, одними губами. Она делает выдох через нос. – Зато у меня есть собственность.

– Это точно.

Я понимаю ее. Я делаю движение бровями. Как будто задаю вопрос: для чего тебе тогда заниматься взломами?

Она улавливает. Ей не нужно выслушать вопрос, чтобы ответить.

– Это помогает шарикам в голове вертеться, – говорит она. – Получше, чем беседовать с плюшевыми мишками.

– Во всяком случае, у тебя есть умный человек, с которым можно поговорить.

– Это еще кто? – Она источает презрение, предвидя исполненную эгоизма реплику.

Я опять подаюсь вперед.

– Ты.