Города

– О. – Она опускает глаза и наконец улыбается: – Так, ладно, я умная. Благодарю. Хочешь виски, раз уж ты пришел?

– Это было бы замечательно.

– Еще несколько месяцев невробики и шестимесячный курс реабилитации восстановят нейроны, которые ты теряешь.

А я отвечаю:

– Может, я раньше умру.

Не такая уж это и шутка.

Она поворачивается ко мне со стаканом в руках.

– Надеюсь, что нет. Вот.

Мэнди рассказывает, как она приобрела земельный участок в Гоа [117]и продала его за фантом. Она говорит о вложениях капитала в широкополосные сети; этим она занималась, когда ей не было тридцати и когда она отошла от спортивных танцев. Она в самом деле занималась спортивными танцами. Единственное, что мне еще удается из нее вытянуть, это что она жила с матерью в трейлере, а потом ее матушка сошлась с торговцем автомобилями, и они поселились в небольшом бунгало в Джерси.

– Я забивалась в свою комнату и гоняла стрелялки на видео. Все воображала, что подстреливаю его.

Наконец я говорю:

– Пойду-ка взгляну, не нашелся ли Джазза.

Она кивает, и мы оба поднимаемся на ноги. И тогда она мне говорит:

– Здорово все-таки, что ты после стольких лет все еще заботишься о нем.

– Он из моей команды, – отвечаю я.

– Брось, – отмахивается она. – Он и есть вся твоя команда.

Но она говорит это по-настоящему милым тоном.

На следующее утро я обнаруживаю на своем телеэкране почту.

Это письмо от Мальчишки. Мистера Новавиту нашли в экспресс-автобусе, движущемся к югу в сторону Мэриленда. Джазза не был в Мэриленде с детства, когда родители увезли его в Джерси. Да как он, черт возьми, проделал этот путь?

Его привезли обратно около полудня, и выглядит он так, будто ночь зверски надругалась над ним: багровые щеки, коричневые старческие пятна, тяжелая, мрачная походка. Ночь не виновата, просто вот так выглядит в наши дни мистер Новавита, а я об этом постоянно забываю. Он все еще лазает по деревьям.

– Он будет хорошо. Будет спать, – говорит Мальчишка.

Я вижу на столе его очки, и ко мне приходит другая мысль, щекочущая как перышко.

– Они были на нем?

Я надеваю очки. Транскодер есть, но он вживлен в его руку. Высокая технология. Выше, чем у меня. Во всей руке Мальчишки пылает огонь. Тепловое зрение. Ночное?

– Изысканные очки, – говорю я.

Я спускаюсь к моей команде. Мы нанесли ответный удар – исследовали потоки денежных средств. Таг проделал определенную работу с костюмами. Он включает свой небольшой радиоприемник, так что они не могут вторгнуться в наш разговор.

Таг говорит:

– «Экс-О-сейф» – железно твердая фирма. Поэтому мы вошли в полицейские файлы.

– Что?

Мой голос звучит, как воздушный насос на арктическом льду.

– Мы установили засаду на полицейском компьютере, – говорит Джоджо. – И получаем информацию о том, о ком мы упоминаем. Мы добавили имя Брюстера. И многое добыли. Они сочли, что Силуэт – это, возможно, ты.

– Что? Я-а?

Мэнди попросту лает и разгоняет ладонями дым, как будто отмахивается от самого большого абсурда, какой ей когда-либо доводилось слышать.

Я все еще на крайнем взводе.

– Они считают, что Силуэт – я!

– Ты был первым подозреваемым. Пока не пострадала твоя внучка.

Я выхожу из себя:

– Вонючие тупицы!

Джоджо возражает:

– Не такие уж тупицы, как видно. Есть ниточка, которая ведет их прямо к Счастливой ферме.

Мэнди лает:

– Ох, я не верю. Вот сюда?

Я бросаю взгляд на ее скулы. И в голове у меня застучало кое-что забавное. Это узнавание. Кое-чего. И внезапно случается так, что я слышу, как кто-то спрашивает:

– Так это ты?

Вот только произнес эти слова я. В комнате становится холодно. Радио играет простонародную песенку.

– Мэнди, я задал тебе вопрос: Силуэт – это ты?

За моим вопросом стоит очень странная вещь: я хочу ей сказать, чтобы она не волновалась, что мы ее защитим, если это так, и мне кажется, что я почти что сказал это. Но получается не так. В сущности, я не контролирую ситуацию. Вы сейчас увидите, что здесь происходит кое-что еще.

Лицо Мэнди как будто тает. Все ее черты искривляются, как будто она постоянно поддерживает их волевым усилием. Ее глаза делаются пустыми, и теперь видно, какой она станет, когда позволит себе превратиться в добрую старушку. Страдающую, растерянную. Она качает головой, и ее челюсти ходят ходуном. Когда она встает, ее руки дрожат.

– Старые, тупые придурки.

У меня появляется ощущение, что я представлялся кому-то реальным источником зла, кем-то таким, кем я не собирался быть. Не знаю, почему это так.

Гас кричит ей:

– Ты не проявляла особой заботы о пострадавших от их действий.

Я мчусь за ней при помощи своих калибраторов.

– Говори, Мэнди, здесь нет ничего личного. – Она поворачивается ко мне спиной. – Мэнди?

Она поворачивается, и лицо у нее, как у прижатого к стене дикобраза.

– Смойся!

– Мэнди, полицейские считают, что ниточка тянется отсюда, и при этом они отнюдь не тупы.

Она впивается взглядом в дверь. Ее слова обращены в воздух. Ее слова обращены ко всей ее жизни.