Города

Я исчезну на некоторое время. Я часто думаю о тебе. О твоем ружье и фонаре, о твоем очевидном страхе, когда ты вперся к нам. О вопросах, которые ты задавал и которые не могли принести тебе добра, и на которые я самонадеянно тебе ответил. Я ненавидел тебя тогда и ненавижу сейчас, но я помню тебя. Почему бы им не тронуть тебя?

Когда Шолл вернулся в Хит и вновь присоединился к лагерю, праздничное, радостное настроение легко захватило его. Подъехав, он увидел, что солдаты выстроились по обе стороны джипа и ждут. Пока автомобиль трясся среди деревьев, они веселились. Шолл видел, как их офицер сжал кулаки с неподдельной и невероятной страстью.

Они веселились в эту ночь, включив на полную громкость свои дешевые стереомагнитофоны, и превращали землю в грязь, танцуя, и Шолл веселился вместе с ними, воспламененный их энтузиазмом. Однако, к его удовольствию, присутствовал и парадокс, о котором он узнал. Он был искренне рад, что солдаты появились, что их послали на выручку. Он считал, что он один, а они следовали за ним, держась вне поля его зрения, наблюдали, как он пересекал перекресток, как входил в логово вампиров. Они послали в лагерь сообщение о том, что увидели, и остались ждать – все те часы, что прошли до возвращения Шолла, а затем рисковали жизнью, чтобы вызволить его, потому что видели, что он делал.

Солдаты действовали умело. Шолл не знал, что они следили за ним, что он находился в поле их зрения все время, что шел к перекрестку. Командир подразделения был слишком умным и слишком осторожным человеком, чтобы вверяться незнакомцам, как бы они ни рассуждали. Но Шолл сообщил кое-что, и хотя он не получил полномочий, на которые рассчитывал, но это кое-чтосмутило офицера. И он послал за Шоллом солдат, чтобы узнать. А когда солдаты увидели, на что он способен, то вмешались, превозмогая собственный ужас, чтобы его спасти.

Но, конечно же, они не спасли его. Ему не грозила опасность – в отличие от них. И Шоллу открылось, что его одинокая – как он полагал – вылазка доказала ему: он может,а ведь он вовсе не был уверен. Он не хотел испытания, просто у него не было выбора. А сейчас, когда он убедился, что не нуждается в солдатах, они хотели, чтобы он был с ними.

Что – теперь он отвергнет их? Конечно, нет. Рассеянно вращаясь на носках с кружкой пива и сандвичем в руках, в танце с какой-то женщиной, Шолл обдумывал то, что ему еще предстояло сделать. Он понимал, что не знает всего, с чем ему придется столкнуться. Последние лондонцы, мародеры, не говоря уже об имаго. И, возможно, то, что хранило его (что бы это ни было), ослабеет. Возможно, будут другие имаго, которых ему еще не доводилось видеть и которые прикоснутся к нему.

Были и другие соображения, другие резоны, заставлявшие Шолла чувствовать, что ему понадобится участие товарищей, но они были очень неясными, их трудно было сформулировать, и он не мог глубоко их проанализировать. А вокруг он слышал разговоры о себе.

мерзавец пошел на них, и они убежали!

он не был испуган, этоони были испуганы не тронули его дьявол, прямо мимо них они его не тронули.

Шолл знал, что, в глазах солдат, происходило с ним, он видел трансформацию. Они старались не смотреть. Они смотрели на него искоса, но он видел выражения их лиц. Они ревновали; некоторые – так сильно, что ревность сделалась их единственным чувством. Но во многих из них страх был еще сильнее.

Ему это не нравилось, и его слова и скверный танец становились тем более небрежными, но он знал, что не сумеет вытравить в солдатах их чувство, оно слишком бесформенно и невыразимо словами (они будут все отрицать, если дело дойдет до объяснений). А кроме того, оно было ему нужно. Он на это чувство рассчитывал. Но от этого иметь с ним дело не становилось приятнее.

Теперь Шолл был в состоянии командовать армейским подразделением; солдаты станут подчиняться ему. Он понимал, что не должен рассказывать им слишком много, что несказанное и тайное важно для управления, но неловкость, которую он ощущал от их почти не скрываемого почтения, делала его словоохотливым.

Он сообщил командиру, что они пойдут на юг, достаточно громко, чтобы услышали солдаты. Его слова прозвучали лишь как предложение – у офицера оставалась возможность внести коррективы. Шолл делал вид, что считает себя всего лишь советником. И все подыгрывали ему.

Они никогда не спрашивали, откуда Шоллу известно, куда следует двигаться. Он спускался в подземный мир, вышел оттуда окровавленный и вооруженный знанием. Его корежило от этой театральности.