Города и годы

– Старцов? – снова спросил человек и, немного подождав, повернулся к темноте спиной.

– Семка, наверно, дурачится.

Тогда в кустах несмело закашляли.

Человек в очках бросился к подоконнику и прокричал:

– Кто здесь?

– Г-ха, к-ха… мы, товарищ, так что-о…

– Кто «мы»?

– Товарищи хрестьяне, стало быть, ручьевские, граждане вообще.

– В чем дело, товарищи?

Лепендин качнулся к свету и, звонко откашлявшись, заявил:

– Мы к товарищу председателю, желаем объявить товарищу председателю результацию схода.

– С вами, товарищи, говорит Покисен, председатель…

Его перебили из темноты:

– Эт-то мы зна-аем! Только желание наше говорить с председателем Голосовым.

– Голосова сейчас здесь нет, он ушел.

По кустам прокатился глухой смех.

– Это вы, товарищ, изволили сказать несправедливо. Они находятся совместно с вами. Как они сюда ехали, мы их хорошо видали.

– Вот чудаки! – воскликнул Покисен. – Что же, я вам врать, что ли, буду? Голосов вышел в сад. Где я вам его возьму?

– Воля ваша, конечно, однако…

– Сход принял решенье окончательное, чтобы…

– Что такое? – проговорил Покисен, высовываясь в окно. – Ни черта не видно. Много вас тут?

– Хва-атит! – довольно протянул кто-то в стороне.

К окну подошел Щепов, резко бросил в темноту:

– Да в чем же дело?

В кустах забурлило:

– Пускай скажет Федор…

– Федор!

– Объяви, чтобы без обиняка…

– Шпарь, как давеча…

– Товарищи! – прокричал Покисен раздельно, точно на митинге, и вытянулся, опершись пальцами на подоконник. – Товарищи, если вы хотите говорить с председателем исполкома, то приходите завтра утром. Он сейчас вышел. Мы пробудем здесь до завтрашнего вечера. Но вы можете заявить мне о решении схода, о котором говорите, я передам товарищу Голосову. Только сейчас дело ночное, темное, я даже не вижу, кто со мной говорит. Лучше приходите завтра.

– Дело те-емное, эт-то правильно! – опять протянул кто-то в стороне.

В кустах вновь забурлило.

– Федор, объясни ему, чтобы он не путался…

Откуда-то снизу, точно из-под земли, зазвенел размашистый голос:

– Как вы, товарищ, обратились к нам с речью, мы желаем довести до вас про положение, в котором состоит хрестьянство нашей местности. Очень известно, новый закон в корень отменил разверстку и всякие поборы с гражданов рабочего хрестьянского классу. Этот самый закон которые товарищи не знают, которые прячут и скрывают от гласности. Так что сход Саньшинской волости, бедняки и прочие хрестьяне постановили, чтобы потребовать от председателя Голосова оглашение закона и чтобы разверстку отменить в корень, а также продотряды убрать приказом. Между прочим…

– Стойте, товарищи, или кто там? – крикнул Покисен. – Дело, я вижу, у вас серьезное, сразу не разберешь. Я вам могу сказать одно. Закон о хлебной разверстке никем не отменен и в настоящий момент отменен быть не может. Советская рабоче-крестьянская власть…

Из темноты рухнул в окно многоголосый ропот, изрезанный острыми вскриками:

– Слы-ха-ли!

– На полозу подъехал!

– Ладно прятать председателя!

Покисен закричал изо всех сил:

– Вы с ума сошли? Вам говорят русским языком: Голосов ушел. Какого черта мы будем болтать в темноте, когда…

– По-остой, по-сто-ой, товарищ! – провопил Лепендин. – Тута все в своем уме и в разуме. С миром надо говорить сурьезно, мир – тебе не сполком. Ты послушай, какое дело. Местность у нас не хлебная, занятие больше огородное, садовое тоже. Лиха в нашем хозяйстве хошь отбавляй; бедность, морковь одна да картошка. Хлеба мы сами не видим. А с нас требуют хлебом. Как быть теперь? Земля, выходит, вольная, хрестьянская, а между прочим хрестьянин…

Щепов отстранил Покисена, взялся за окопные рамы и крикнул:

– Давайте-ка, землячки, отложим разговор до завтра.

Ему навстречу рванулся гулкий галдеж. Он хотел захлопнуть окно, но с обеих сторон в рамы вцепились толстые, крепкие пальцы.

– Это что же? – прокричал он резким своим, точеным голосом. – Насилие?

Покисен сказал жене непонятное слово. Она отозвалась по-русски:

– Я заперла.

– А это как они желают, – заорал кто-то в темноте.

И сразу черные растворенные в ночи кусты шелохнулись, двинулись к окнам, и в мутном свете, падавшем в темень из окон, засветились десятки неподвижных глаз.

– Сход наказал востребовать новый закон, чтобы не прятали, и, значит, продотряды снять.

В задней комнате запищал маленький Отти, к нему бросилась жена Покисена. Клавдия Васильевна схватила Щепова за локоть и пробормотала:

– Алексей, мужики… они нас…

– Перестань! – обернулся Щепов и показал кивком на диван.

Покисен прислушивался к писку ребенка, лицо его каменело, он уставился в окно потупевшим взглядом, потом твердо шагнул вперед:

– Граждане крестьяне! Обращаюсь к вам последний раз. Предлагаю немедленно разойтись по домам, а завтра утром прийти сюда для обсуждения ваших вопросов с товарищем Голосовым.

Из-за галдежа, с новой силой рванувшегося в окно, вынырнул пронзительный голосок:

– Покеда не выдашь закона – не уйдем!

– Не уй-де-о-ом!

Щепов дернулся в темный угол комнаты, схватил прислоненный к стене кинематограф, поднес его к окну и принялся устанавливать аппарат объективом наружу, в сад.

– Молчи, – шепнул он Покисену.