Города и встречи

Ее первая книга была, что называется, замечена — М.А. Кузмин даже говорил, что «Знаменья» произвели «настоящий шум лопнувшей петарды», который «помешал разглядеть действительные достоинства сборника, имеющего известную лирическую напряженность и тон»[7].

Более всего в «Знаменьях» поразили стихи о современности, чей буднично-революционный лик выглядел в них угрюмо и страшно. Б.М. Эйхенбаум писал: «Здесь стихи о нашей — суровой, неуютной, жуткой жизни. Здесь наш Петербург — „виденье твердое из дыма и камней“. Стихи Полонской выделяются своей экспрессией: в них чувствуется мускульное напряжение, в них есть сильные речевые жесты. Традиции Полонской определить точно еще трудно, но кажется мне, что она ближе всего к Мандельштаму. В ритмической напряженности стиха, в синтаксисе (иногда затрудненном и не совсем русском) и в заключительных pointes есть следы его манеры. В последних строках вступительного стихотворения мне прямо слышится голос Мандельштама». (Эти строки очень любил Виктор Шкловский, неизменно их цитировавший, когда говорил о Полонской:

И мы живем, и Робинзону Крузо
Подобные — за каждый бьемся час,
И верный Пятница — Лирическая Муза
В изгнании не покидает нас.)

Помимо близости к Мандельштаму «Камня», Эйхенбаум обнаруживал у Полонской и «следы» Ахматовой — скорее в синтаксисе, в интонации, чем в словах. «Во всяком случае, — признавал он, — здесь школа Полонской, здесь научилась она экспрессии. Она не поет, а говорит — с силой, с ораторским пафосом. Строфы ее не нагнетаются в виде лирического потока, а скрепляются сильной синтаксической связью, образуя строгий логический рисунок. Отсюда ощутимость ее союзов, на последовательности которых обычно строится схема ее стихотворений (то же самое наблюдается и у Ахматовой, только в более капризной форме). Отсюда же — и сила ее заключений, в которых заключена главная экспрессия»[8]. Полонская высоко ценила статью Эйхенбаума; в одном из планов ее книги воспоминаний соответствующая глава называется так: «„Эрато“. Рецензия в „Книжном угле“ Эйхенбаума».

Правда, Эйхенбаум, говоря о стихах Полонской, не употребил слова, которое, когда о них говорили «серапионы», было первым: мужественность. (Недаром Николай Чуковский вспоминал: «В серапионовском братстве были только братья, сестер не было. Даже Елизавета Полонская считалась братом, и приняли ее за мужественность ее стихов. Зощенко прозвал ее „Елисавет Воробей“»[9].)

Возвращаясь к «Знаменьям», приведу еще два высказывания молодых тогда поэтов.

Георгий Иванов: «В „Знаменьях“ с первых строк чувствуется свой голос. И это несомненно голос поэта, хотя еще не поставленный и детонирующий. Некоторые стихи сборника существуют уже как живые организмы <…>. Самое ценное в творчестве Елизаветы Полонской — ее яркая образность, соединенная с острой мыслью»[10].

Георгий Адамович, критик незапальчивый, к чьим комментариям теперь нередко обращаются в попытке переоценить литературное прошлое, выделив в статье «Поэты Петербурга» (1923) совсем новых авторов — Тихонова, Полонскую и Вагинова, писал: «О Полонской знали в Петербурге довольно давно. Она работала с М.Л. Лозинским над переводом Эредиа. Я помню, как лет пять назад, на одном из полушуточных поэтических состязаний, она в четверть часа написала вполне правильный сонет на заданную тему. Выпустила она сборник в конце 21 года и после этого написала ряд стихотворений, во многих отношениях замечательных. От Полонской, в противоположность Тихонову, нельзя многого ждать. Ее дарование несомненно ограниченно. Но у нее есть ум и воля. В стихах ее есть помесь гражданской сентиментальности с привкусом „Русского богатства“ и какой-то бодлеровской очень мужественной горечи. Из всех поэтов, затрагивающих общественные темы, она одна нашла свой голос. После широковещательных, унылых, лживо восторженных излияний Анны Радловой, так же как и после более приятных и более честных упражнений пролеткультовцев, стихи Полонской о жизни „страшных лет России“ заставляют насторожиться».

О том, что стихи Полонской о современности «настораживали», Адамович сказал точно. Насторожиться, правда, было от чего:

Не стало нежности живой,
И слезы навсегда иссякли.
Теперь одно: кричи и вой!
Пылайте словеса из пакли!

Пока не покосится рот,
И кожа на губах не треснет,
И кровь соленая пойдет,
Мешаясь с безобразной песней!..

Свою вторую книгу, подготовленную в январе 1923 г., Полонская первоначально хотела назвать «Под смертным острием», книга вышла из печати с несколько измененным составом и под названием «Под каменным дождем». Ею Полонская, сказав о себе, что «золотая лира оттягивает слабое плечо», подтвердила репутацию поэта, говорящего о современности своим голосом: