Города монет и пряностей

И здесь же создали мои руки. По совету Час соорудили десять длинных смычков, и не просто из отменного красно-чёрного дерева, а с жестким волоском Фолио и каплей ртути внутри каждого. Сверху натянули не какие-нибудь конские волосы: Фолио отправила мальчишку с монетой к хозяину цирка, у которого – увы и ах – от подагры только что скончалась русалка. Наконец десять изящных смычков лежали на столе, поблёскивая полированными боками в свете лампы.

– Я не музыкант, но осмелюсь заявить, что это лучшие смычки из всех возможных.

В те дни я была значительно глупее, чем сейчас, и ещё не понимала, что она собирается сделать, даже в тот момент. Фолио рассмеялась, увидев моё растерянное лицо.

– Мама не читала тебе сказки про маленьких девочек, которые заключали сделки с дьяволом ради скрипочек? Я рассказала Час с десяток. А что можно сказать о дьяволе, заключающем сделки со старухой? Я думаю, вот что: если хочешь сделать что-то достойное, не грех и кровь пролить.

Фолио распластала мою ладонь на столе и аккуратно зажала запястье в тиски.

– Прости, – сказала Час. В её горле что-то тикало и жужжало, – будет очень больно. Как в тот раз, когда матушка приделала мне руки вместо крыльев.

Пролилась кровь, очень много крови, и чуть-чуть огня – немного, самую каплю.

Сказка о Клетке из слоновой кости и Клетке из железа (продолжение)

Я сорвала хурму со старого дерева и слегка поджарила на большом пальце – для неё. Аграфена мило улыбнулась, её зубы оранжево блеснули… Или мне показалось. Она позволила себя покормить, поскольку кожица фрукта сделалась коричневой и покрылась пузырями, а её собственные руки были грубоваты.

– Она забрала мою старую скрипку в качестве платы, – сказала Аграфена, проглотив последний кусочек. – Скрипку из лавы и огня, которая, как надеялся дедушка, могла служить мне до конца моих дней. Я наблюдала, как Фолио приспособила смычковую струну из синего пламени к странному предмету, позволявшему Час говорить. Она вынула его – Час онемела на несколько дней – и вскрыла на своём рабочем столе, после чего замотала струну внутрь. Этот предмет напоминал музыкальную шкатулку из вещества, смахивавшего на петушиный гребешок. После операции голос Час сделался намного лучше.

Мы встали и продолжили путь в центр города; улицы плыли вниз точно вода, которая струится к сливному отверстию.

– Мои родители пришли в ужас, а бабушка с дедушкой восторженно хохотали; огненная борода деда ещё не бывала такой яркой. Но я обнаружила, что если не играю каждый день и не танцую, не смазываю маслом волосы и не натягиваю ремень, скрепляющий пальцы с моими руками, то начинаю дрожать и трястись, словно умирающий от голода зверь. У меня спокойно на душе только когда я играю, потому я и отправилась в город, где играющее чудовище может заработать себе на хлеб. Такова судьба дьяволов, которые идут на сделки ради скрипок. – Аграфена устремила отрешённый взгляд куда-то в сумрачную даль. – Знаешь, базилик погиб первым: ростки были такие хрупкие. Мои родители переехали в Урим, где теперь выращивают лекарственные травы, а я осталась с Аджанабом – посмотреть, как он умирает, подержать его старую рыжую голову на своих коленях.

Улицы, по которым мы шли, выглядели одновременно великолепными и запущенными, блистательными и обветшалыми. Дверь в каждом доме прикрывал занавес тёмно-красного, пурпурного или зелёного цвета с золотыми кистями. Там, где занавесы были собраны, виднелись узорные дверные молотки – грифоны, ящерицы или раскрытые рты, чьи языки стучали по губам. Однако бархат во многих местах протёрся до дыр, кое-где его прожгли, кисти растрепались, а дверные молотки потеряли блеск от прикосновения бесчисленных пальцев. Из каждого окна лился водопад цветов: лилий, роз и жимолости. Каждый был увядшим и поблёкшим потоком коричневых лепестков, падающих с подоконника. В воздухе витал аромат мёртвой сладости. В квартале отовсюду неслись мелодичные песни, теноры и меццо-сопрано пели гаммы, повышая и понижая тон; от грандиозных арий в каждой гостиной вдребезги разлетались кубки.

Там, где улица разделялась, был небольшой сквер, посреди которого стояла сцена на высоких опорах, с полом в виде шахматной доски, длинными полосами бирюзового сатина, трепетавшими вдоль её задней части, изображая море, и покачивавшимся на них резным красным корабликом. Шёлк был ветхим, корабль потерял одну мачту, но в свете факелов это мало кто мог заметить. На сцене состязались в мастерстве два певца, от чьих голосов, взмывавших в ночное небо, могли бы полопаться бочки. Публики не было, но за кулисами хористы поспешно и взволнованно натягивали трико и румянили щёки.

– Перед кем они выступают? – спросила я.

Аграфена грустно улыбнулась.