Города Равнины / Содом и Гоморра.

— Это навлекло бы ответственность и на вас.

— Да.

По выметенному и отшлифованному бетонному полу с одеревенелой правильностью скользили пары. Танцующие двигались с ветхозаветной грацией, как массовка в фильме.

— И что, по-вашему, мне теперь делать?

— Я не могу вам советовать.

— Вы не хотите.

— Нет. Я не хочу.

— Я бы бросил ее, если бы думал, что не в силах ее защитить.

— Думать можно все что угодно.

— То есть в том, что я в силах, вы сомневаетесь.

— Я думаю, что трудности могут превзойти ваши ожидания.

— И что же мне делать?

Слепой посидел помолчал. Потом сказал:

— Вы поймите. У меня нет уверенности. А дело это серьезное.

Он провел рукой по столешнице. Как будто разглаживает перед собой что-то невидимое.

— Вы хотите, чтобы я выдал вам некий секрет главного alcahuete. Обнажил бы перед вами какую-то его слабость. Но девушка как раз и есть эта его слабость.

— Как, по-вашему, мне следует поступить?

— Молить Господа.

— А-а.

— Вы будете это делать?

— Нет.

— Почему?

— Не знаю.

— Вы неверующий?

— Не в этом дело.

— А, потому что девушка — mujerzuela?[184]

— Не знаю. Может быть.

Слепой посидел молча.

— Танцуют, — сказал он.

— Да.

— Это не причина.

— Что «не причина»?

— То, что она проститутка.

— Нет.

— А можете вы ее все-таки бросить? Честно.

— Не знаю.

— Если да, то вы бы сами не знали, о чем вам молиться.

— Нет. Если бы да, я бы и впрямь не знал, чего просить.

Слепой кивнул. Склонился вперед. Локтем оперся о стол, а лбом уткнулся в основание большого пальца, будто исповедник. Со стороны казалось, будто он увлеченно слушает музыку.

— Вы познакомились с ней еще до того, как она попала в «Белое озеро»? — спросил он.

— Я видел ее раньше. Да.

— В «Ла-Венаде»?

— Да.

— Как и он.

— Да. Наверное.

— Там все и началось.

— Да.

— Он cuchillero. Filero[185], как говорят в здешних местах. Тоже ведь своего рода квалификация. Серьезный человек.

— Я тоже человек серьезный.

— Разумеется. Если бы вы таким не были, не было бы и проблемы.

Джон-Грейди вгляделся в ничего не выражающее лицо напротив. Закрытое для мира ровно так же, как мир закрыт для него.

— Что вы хотите этим сказать?

— Абсолютно ничего.

— Он влюблен в нее?

— Да.

— Но может запросто ее убить?

— Да.

— Вона как.

— Вот так. Разрешите, я вам только вот что еще скажу. Ваша любовь напрочь лишена друзей. Вы думаете, что друзья есть, но их нет. Ни одного. Ей не сочувствует, может быть, даже Господь.

— А вы?

— Себя я не считаю. Если бы я мог видеть будущее, я бы вам сказал. Но я не могу.

— По-вашему, я дурак.

— Нет, я так не думаю.

— А если и думаете, то не скажете.

— Впрямую — нет, но лгать я бы не стал. Повторяю, я так не думаю. Мужчина всегда вправе пытаться завоевать свою любовь.

— Даже если это убьет его?

— Думаю, да. Да. Даже если так.

Выкатив последнюю тачку мусора с кухонного двора к костру и перевернув ее, он отступил и стал смотреть, как темно-оранжевое пламя изрыгает клубы дыма, почти черные на фоне сумеречного неба. Провел тыльной стороной ладони по лбу, нагнулся, вновь взялся за рукояти тачки и покатил ее к тому месту, где стоял пикап; там водрузил ее в кузов, поднял и запер на задвижки задний борт, после чего вошел в дом. Там Эктор, пятясь, заканчивал подметать пол веником. Из другой комнаты они притащили кухонный стол, потом внесли стулья. Взяв с серванта лампу, Эктор поставил ее на стол, снял с нее стекло и зажег фитиль. Задул спичку, поставил стекло на место и, повернув медное колесико, отрегулировал пламя.

— А где santo?[186] — спросил он.

— А, он еще в машине. Пойду схожу за ним.

Сходив к пикапу, забрал остававшиеся в кабине вещи. Грубую деревянную фигурку святого поставил на туалетный столик, распаковал постельное белье и принялся застилать кровать. Эктор стоял в дверях:

— Тебе помочь?

— Да нет, спасибо.

Эктор закурил, прислонившись к дверному косяку. Джон-Грейди разгладил простыни, взялся за наволочки. Развернул их, всунул в них перьевые подушки, затем развернул одеяло, подаренное ему Сокорро, накрыл им разостланную постель. Эктор с зажатой в зубах сигаретой подошел с другой стороны кровати, вместе они разгладили одеяло и отступили.

— Думаю, мы все сделали, — сказал Джон-Грейди.

Они возвратились в кухню, там Джон-Грейди наклонился над лампой, прикрыл ладонью отверстие лампового стекла и задул пламя, после чего они вышли во двор и затворили за собой дверь. Когда шли уже по двору, Джон-Грейди обернулся, еще раз бросил взгляд на домик. Вечер стоял ненастный. Все небо в тучах, тьма и холод. Вот и пикап.

— Там тебя ужином-то покормят?

— Да, — сказал Эктор. — Конечно.

— А то, если хочешь, можно поесть тут, в доме.

— Ничего, не беспокойся.

Сели в машину, захлопнули дверцы. Джон-Грейди завел двигатель.

— А она в седле-то как? — спросил Эктор.

— Нормально. Ездить верхом умеет.

Выехали со двора и покатили по ухабистой дороге под звяканье и грохот инструментов в кузове.

– ¿En qué piensas?[187] — спросил Эктор.

— Nada[188].