Городище

– В самое сердце бьёшь, гадёныш! – вспылила она из-за неразрешимой задачи. – Ладно уж, в туалет пока можешь. Цени моё великодушие! Чем у тебя тут воняет? – Она прошлась по комнате Панкрата. – Значит так, веник в руки…                                                                  Старика уже давно начало трясти от нервного возмущения. Он замахнулся журналом и со словами «якорь тебе в глотку!» запустил им в Пустырёву. Любовь Семёновна в гневе развернулась, но вдруг из открытого окна влетел большой букет роз и попал ей в голову. Она на мгновение растерялась, оказавшись под перекрёстным огнём, ринулась было к Панкрату, но внезапное ржание лошади за окном заставило её бросить силы на возможно более сильного и опасного противника. Начальница подбежала к окну и выглянула.

Под окном на красивом белом коне восседал Блюм и махал ей рукой. Он был одет в белоснежный парадный костюм жокея.

– Приглашаю вас на прогулку! – улыбался он улыбкой голливудской звезды.

– А как часто ваша Марья Булатовна получает от вас букетом роз по физиономии? – пыталась одной фразой нанести двойной удар Пустырёва.

Блюм захохотал.

– Я не зоофил! Марья Булатовна предпочитает овёс! – он похлопал свою лошадь по шее.

– Так это лошадь? – начала оттаивать Любовь Семёновна.

– Даже если бы это была верблюдица, я не стал бы её кормить розами, хоть они и колючие.

Пустырёва подняла с пола букет и окунула в него лицо. Проходя мимо Панкрата, она тихонько рыкнула на него, но на лице женщины играли улыбка и румянец. Когда Пустырёва скрылась из виду, Панкрат подошёл к окну и оценивающе посмотрел на авангардиста.

– Хлипок уж больно, – произнёс он недоверчиво.

Через четверть часа Любовь Семёновна сидела в седле на белой лошади, которую под уздцы вёл Блюм.

– Какой у тебя стал властный голос, – говорил Блюм. – На кого это ты так серчала?

– О, это моя боль! Сосед по коммуналке! – жаловалась Пустырёва с преувеличенной трагичностью в голосе. – Была самая перспективная квартира, когда я туда прописывалась. Две одинокие старушки, один старичок и я. Старушки оправдали все мои надежды, а вот дед Панкрат, похоже, что и меня переживёт! А из-за него я квартиру не могу приватизировать, – виновато улыбнулась она.

– Фи-фи-фи! – поморщился Блюм, – какая проза!

– А где ты её видишь, поэзию-то? – вздохнула Любовь Семёновна.      Авангардист остановился, с недоумением взглянул на спутницу и потрепал лошадь по холке.

– Ну, как, Марья Булатовна, покажем Любови Семёновне диковинную птицу под названием поэзия?                                                Лошадь одобрительно улыбнулась, обнажив ряд крупных, жёлтых зубов. Хозяин ловко вскочил ей на спину, усевшись позади Пустырёвой, и стукнул пятками по бокам животного. Марья Булатовна с двумя всадниками на спине бросилась с места в карьер и понеслась по бульвару, перейдя на плавный галоп. Пустырёва с испуганно-удивлёнными глазами летела над землёй, широко открыв рот, будто делала один бесконечно-долгий вздох.

– Куда ты меня везёшь? – смеясь от восторга, спрашивала Любовь Семёновна, прижавшись спиной к Блюму.

– В царство поэзии! – отвечал лихой наездник.                              Они влетели на холм уже известного нам известного пустыря и остановились.

– Вот эта помойка и есть… – Пустырёва внимательно посмотрела Блюму в глаза.

Блюм окинул взглядом первооткрывателя панораму города и, выкинув руку, тыкнул большим пальцем вниз.

– Я воздвигну здесь величайший памятник всех времён и народов!      Он соскочил с лошади и по-хозяйски прошёлся по пустырю.

– Я уже знаю, какой он будет! – ликовал авангардист, слегка позируя по своему обыкновению. – Я прочно ухватил идею, которую сегодня предоставил мне случай! О, я соединю небо и землю! Они сольются в едином поцелуе, а поцелуем и будет мой монумент, который я подарю миру!

Пустырёва смотрела на него во все глаза. Вдруг Блюм как-то неожиданно скис, закашлялся, пшикнул в рот из карманного ингалятора и присел на ящик, который уже кто-то бросил на очищенный утром пустырь. Он подпёр кулаком подбородок и закрыл глаза.

– Джон, Джон, – пробормотал художник с горечью в голосе, – где ты, мой Джон?

– Что это за Джон? – насторожилась Любовь Семёновна.

– Это мой продюсер, американец, – продолжал вздыхать Блюм. – Большой хватки человек. Это он организовывал для меня огненные шоу за рубежом. Без него я как без рук.                                           Пустырёва облегчённо вздохнула.

– Ведь я человек чистого творчества. Все эти организационные проблемы, вся эта рутина и дрязги просто убивают меня! А ведь надо получить у властей разрешение на строительство. Неужели я погиб?            Любовь Семёновна сползла с лошади на землю, подошла к Блюму сзади и обняла его.

– Столько счастья за один день! – прошептала она. – Да этот помоечный пустырь давно у всех поперёк горла стоит, в том числе и у меня. А тут – памятник! Да префектура рада будет поддержать твой проект.

– Неужели? – встрепенулся Блюм. – А как… к кому… и чего…