Городок

— Шараповка. Вот и разберись тут. На днях мы это все сроем...

Милицейская машина уехала, а Петруха и Галина Андреевна остались у домика.

— Вы завтракали? — спросил Петруха.

Она покачала головой.

— Пойдемте, я приготовлю яичницу.

— Спасибо. Не смогу.

Они даже здесь, на улице, разговаривали тихо, будто боялись потревожить умершего.

— Надо бы на работу к нему позвонить,— сказала Галина Андреевна.— И дочери. Да нет адреса...

— Сейчас найдем,— сказал Петруха.— Я видел на столе письмо.

Письмо они бы не стали читать, но надо было удостовериться, что адрес на конверте именно тот, который им нужен. По первым же строчкам о том, что дед им не шлет денег, что он не следит за подпиской, которая им нужна («вот-вот будут подписывать Даля и Толстого!»), стало ясно, что пишет его дочь. Петруха сунул письмо в конверт и отдал Галине Андреевне.

— Ну, потомство,— заключил он.— От такой и на Северный полюс сбежишь!

Галина Андреевна, не отвечая, вернулась в домик и от дверей в последний раз взглянула на деда Макара, стараясь запомнить и эту кургузую маечку, и одеяло, сползшее с ног, и губы, вытянутые трубочкой, будто старик обижался на весь мир.

Хоронили деда Макара в морозный и впервые такой солнечный после осенней хмари день. Неожиданно из Москвы поступило много телеграмм от его бывших коллег, сослуживцев, друзей. Прислали и организации свои соболезнования. Одну из телеграмм от министерства на правительственном бланке во время панихиды зачитали. В ней было сказано, что дед Макар — виднейший советский исследователь сибирских рек и его имя вошло во все учебники по гидротехнике, а его практический вклад в дело освоения Ангары по заслугам оценен правительством.

Тело было выставлено для прощания в том же конференц-зале, где состоялось юбилейное чествование. Женщины из отдела плакали, а у гроба стоял почетный караул из руководителей Гидропроекта и комсомольцев.

С небольшим опозданием, из-за погоды, прилетела дочь покойного, рыхловатая, бесцветная молодая женщина с настороженным взглядом. Ни с кем не разговаривая, она проследовала на кладбище — это было в Новом городе, у реки,— а потом ее отвезли в домик старика. Сопровождала ее Галина Андреевна. Пока дочь знакомилась с жильем, она стояла на улице и ждала.

Дочь вышла необычно быстро и спросила, глядя в упор на Галину Андреевну:

— Вы здесь бывали?

— Да. Я ходила к нему в гости, — отвечала она.

— А кто входил, когда отец умер?

— Мы... Я и тут еще двое...— Галина Андреевна хотела объяснить, как это произошло, но женщина сказала :

— У него же нет половины серебряной посуды, которую он увез! А бокальчики?

— Какие бокальчики? — едва произнесла Галина Андреевна, еще не в силах уразуметь, что хочет от нее эта женщина.

— Золотые! Их дарили на шестидесятилетие! Он же их увез сюда!

Только теперь Галина Андреевна поняла, что ее подозревают в воровстве.

— Что вы хотите сказать? — спросила она растерянно, поглядев на приезжую со страхом. И тут же ушла.

А дочь переночевала в домике отца, собрала его вещи, оставив лишь дурацкий аппарат с планетами. Домик попыталась продать. Зашла в Гидропроект, забрала подарки отцу: приемник и постельное белье. Да никто и не собирался их от нее прятать, пусть берет. Так решили женщины из отдела. Кому это нужно, если нет деда Макара.

Перед самым отъездом она снова пришла к Галине Андреевне, будто бы попрощаться. И хоть про золотые бокальчики больше не упоминала, но, пока они разговаривали, все высматривала посуду у Галины Андреевны и даже сходила на кухню, якобы попить воды.

Галина Андреевна никак на это не реагировала и даже не смотрела на нее. Пусть лазит, пусть смотрит.

Та пожаловалась, что старик всю жизнь был прижимист и у него, судя по всему, должны быть деньги, хотя она их не нашла. Конечно, может быть, при переезде он и потратился, и на этот глупый домик тоже, мог бы жить в своем общежитии, но ведь не могло же не быть у него сбережений?

— Он вам ничего не говорил?

— Нет.

— Я его не понимаю! — воскликнула дочь.— (Вот уж точно: не понимала,— пронеслось у Галины Андреевны.) — В таком возрасте человек — и такое легкомыслие. Я ведь говорила ему, папа, не бери никаких ценностей, это тебе уже не нужно. Да и стащить ведь могут. Но он любил широко жить... Он и женщин красивых любил, и тратиться на них любил.

Галина Андреевна и на это ей не ответила.

— Но... Что стащили, то стащили,— сказала дочка, высморкавшись и убрав платочек.— Может, у вас есть какая-то организация, которая способна компенсировать затраты на домик...

— Он не тратился на домик,— произнесла Галина Андреевна ровно, стараясь держать себя в руках.— Он даже на себя не тратился. Он тратился лишь на вас...

— О! — воскликнула та истерично.— Это он вам пудрил мозги! Он нас держал впроголодь...

— А почему вы считаете, что он вообще вам должен был помогать? — спросила Галина Андреевна. Негромко спросила, но сил у нее не было больше молчать.

Та сразу все сообразила как надо.