Городок

— Схожу,— пообещал он.

— Обязательно сходите... И вот еще... Не обижайте его, пожалуйста, ладно?

Шохов пожал плечами.

— Его не обидишь. Скорей он сам кого хочешь обидит.

Галина Андреевна постаралась не заметить этого выпада против Петрухи. Она повторила просяще:

— Это моя последняя просьба: не обижайте! Я хочу оставить о вас, несмотря ни на что, добрую память. Прощайте.

С помощью шофера забралась в высокую кабину и больше не оглянулась на Шохова... Машина медленно тронулась по едва заметной под снегом дороге. Не было на ней никаких следов, да и откуда они теперь возьмутся. Шохов не спеша двинулся следом за машиной. Последние слова повергли его в смятение. За всеми передрягами да переездами Петруха выпал из памяти. А идти к нему не хотелось. Может, потому и не помнилось, что это было связано с чем-то неприятным. Где-то, вскользь, еще в первые дни после распоряжения о сносе, подумалось, что Петруха уедет, ему-то и вовсе теперь нечего терять. А после такой мыслишечка еще кургузее, что, верно, он уехал, если не показывается и нигде его не видать.

К вечеру того же дня, после работы, Шохов собрался к Петрухе. Путь его, как некогда, лежал теперь из Нового города, через Вальчик. В ту странную зиму, когда они только-только познакомились с Петрухой, он каждый день ходил этой дорогой. Тогда ноги сами бежали в ту сторону, а сейчас...

Тамара Ивановна не спрашивала, сама догадалась, куда он идет. Она почти повторила слова Галины Андреевны, чтобы он не ссорился с Петром Петровичем, а поговорил с ним по-хорошему. Он не такой человек, как все...

— Снюхались, да? — спросил Шохов, недобро усмехнувшись.

— Да, — отвечала Тамара Ивановна серьезно. — Снюхались... Именно так.

— Ну, и шла бы сама к нему! — крикнул он, вспылив.

— Нет,— отвечала она совсем тихо.— Я не к нему уйду, я уеду.

— Уезжай! Уезжай! Сколько можно твердить одно и то же!

Шохов в последнее время был несдержан, и все оттого, что у него сдали нервы. Теперь дорогой он думал, отчего же так получилось, что бабы в один голос умоляют Шохова не обижать бедного Петруху. Оттого ли, что его легко обидеть, или же именно от Шохова ждут, что он непременно явится обижать?..

Но они ошибались, не хотел Шохов обижать Петруху. И не затем он шел, если разобраться. В последний момент он даже завернул в магазин и купил вина.

Шагал по старой дороге и все придумывал, с чего разговор начнет. И, не придумав, решил, что лучше всего поставить на стол бутылку да и выложиться как есть откровенно: мол, зашел по душам потолковать!

Ох эта душа, не чужая, а своя — тоже потемки. Поймет ли его Петруха, ведь давненько не толковали, остыло у них друг к другу.

И на подходе к избушке уже не сомнение, а предчувствие одолело Шохова, что не выйдет у них разговора и напрасно открываться и вино выставлять. С тем предчувствием он шагнул в темноватую Петрухину избу, в которой от века ничто не менялось и сам хозяин был, как всегда, дома.

И первое, что увидел Шохов от входа, была машина. Игрушка деда Макара. Она стояла посреди Петрухиного забарахленного стола, и планетки разноцветно и празднично светились.

— Откуда? — спросил с порога Шохов и указал на машину.

Петруха ужинал, сидя спиной к двери, и даже не встал, лишь повернулся, ответил с набитым ртом:

— Эта выбросила... А я подобрал.

— Дочка?

— Ну, а кто же! И бумаги тоже...

Шохов помялся у порога, но все-таки решился: достал бутылку и поставил на стол рядом с машиной. В блестящем стекле отразились бесчисленные разноцветные миры.

Петруха удивленно взглянул на Шохова, но встал и пододвинул табурет. Принес два стакана.

— Садись. Я тебя ждал. Уговаривать пришел?

— Почему уговаривать?

— Тогда зачем?

— Не знаю...— сознался Шохов. И посмотрел на дедовскую машину.

Отрешенно подумалось, что деду, с его отвлеченной идеей общечеловеческого счастья, жилось все-таки легко. И вообще своя идея в жизни что-то значит... Но вот что от деда осталось-то — машина, которую выкинули? А сам он где? А где остальные? А где сам Шохов?

Петруха тем временем разлил по стаканам красное вино и, нисколько не пытаясь подделываться под Шохова, сказал:

— Ну, Григорий Афанасьич, будь здоров! Тебе небось худо?

— Худо,— сознался Шохов. И выпил.

— Но я твоих страданий не облегчу! — Так прямо и сказал Петруха.

— То есть?

— Не поеду я отсюда.

— Как так не поедешь?

— Никак не поеду,— без вызова, даже весело произнес Петруха, глядя Шохову в лицо.

А Шохова оторопь взяла. Он такого поворота не ожидал. Ну думал, что Петруха не успел со своей непрактичностью собраться. Ну, технику попросит, а то и подальше пошлет и укатит восвояси. Или — жилье станет клянчить... Нет, пожалуй, жилье-то он клянчить не станет. Не таков. Но все равно. Ко всему был готов Григорий Афанасьевич, а к такому ходу готов не был. И растерялся. Сам налил по второму стакану.

— Послушай, это же глупо!

— А я глупый и есть,— просто вывел Петруха, как рукой отмахнул довод Шохова.— Разве ты обо мне не так думал прежде?

— Н-нет. Я тебя дурачком не считал.

— Зачем дурачком — чудаком! А от чудака не знаешь что и ждать...