Городомля. Немецкие исследователи ракет в России (1997)

В этой главе я много писал об организации и администрировании, читатель простит меня, если я продолжу о том же самом. Сейчас я расскажу о заработной плате. Руководитель сектора с докторской степенью зарабатывал в месяц 7000 рублей, без степени — 6000 рублей. Докторам без руководящих должностей платили 5000 рублей. Дипломированные инженеры и инженеры с особыми знаниями и опытом получали от 4000 до 5000 рублей. Зарплата механиков составляла 2500 рублей, секретарши 1600 рублей. Господин Греттруп зарабатывал 10 тысяч рублей, а профессор Пауер с семьей в 8 голов получал 8500 рублей.

Нам было ясно, что максимальная зарплата у нас была выше, чем у русского министра. Тогда покупательская способность рубля непрерывно росла: в течение нескольких лет в Советском Союзе проводилось снижение цен. Однако вначале наша зарплата оставалась в пределах 2500 рублей, и если нужно было еще кормить семью, то этого только-только хватало чтобы купить продукты на рынке. Так как в немецком коллективе большинство получало высокую зарплату, мы организовали добровольную кассу взаимопомощи. В кассу платили те, у кого с учетом членов семьи зарплата была выше установленного уровня, который мы приняли единодушно.

Могло случиться, что семья в случае болезни кормильца оказывалась в трудном положении, так как если работающий на предприятии работал менее четырех лет, то в случае заболевания ему платили только половину зарплаты. В такой ситуации семье доплачивали из нашей кассы. Но в среднем заработки немецких специалистов были гораздо выше доходов советских граждан. Из-за суровой зимы 1946 года, осенью 1947-го в России был собран плохой урожай. Продукты выдавались по карточкам. Но для нас, немцев, имелась возможность покупать еду на рынке. При этом мы не замечали никакого недоброжелательства со стороны русских рабочих, инженеров и администрации в Городомле или со стороны населения Осташкова. Было удивительно, что меньше чем через год после окончания войны представителям страны, которая напала на Советский Союз, были гарантированы такие привилегии.

В 1947 году в Германии еще господствовал голод, но уже распространялись и оптимистические настроения. Мой отец писал мне из Дортмунда, то есть из английской оккупационной зоны: «Один только взгляд на руины, которые я все время вижу перед глазами, сидя за своим столом, не позволяет прийти чувству покоя. Говорят, что все должны восстановить, но пока это только в планах. Если бы я мог жить как вы там, в покое, на озере Селигер… Здесь постоянно шумит обманывающий деловой мир».

Да, с недавних пор у нас появилась возможность вести переписку с родными. С момента переселения эти контакты были надолго прерваны. Тогда, в октябре 1946-го, прежде чем поезд отъехал от станции Блайхероде, я бросил на вокзале в почтовый ящик письмо моему отцу в Дортмунд. Я писал, что мы с Гертруд мужественно смотрим в глаза приключениям. Родителям Гертруд мы написали тоже.

Отец Гертруд был ветеринаром в маленьком областном городе, который находился теперь в русской оккупационной зоне. Хоть какие-то из писем, которые мы писали, должны были дойти. Почти полгода жители острова оставались отрезанными от мира. Это приводило не только к большому беспокойству оставшихся на родине наших родственников, но еще больше действовало на состояние духа островитян.

Теперь связь была, и отдаленность от мира уже не чувствовалась так остро. Конечно, быстрый диалог с вопросами и ответами был невозможен. Время, которые письма проводили в пути, было очень долгим, примерно четыре недели. Но благодаря этому письма со временем стали содержательнее, подробно писали о повседневной жизни, точно описывали игры маленьких детей, сообщали подробно о проблемах подрастающей молодежи.

Нами была выбрана еще одна возможность, общаться с родными. Нам разрешили отправлять на родину небольшие посылки с продуктами. Там еще продолжалось голодное время, и наши посылки доставляли большую радость.