Городомля: Немецкие исследователи ракет в России

Наша поездка длилась почти три недели. Преодоление расстояния в 2000 километров за 20 дней означало, что в день мы продвигались примерно на 100 километров. Послевоенная железнодорожная сеть, с трудом залатанная, была совершенно перегружена. Поскольку военные эшелоны, естественно, имели приоритет, мы продвигались очень медленно. Скоро мы заметили, что не только наш Центральный институт, но и другие большие предприятия передвигаются в том же направлении. На одной из станций на соседнем пути был виден поезд с людьми из предприятия «Карл-Цейс-Йена», на другой — из группы Юнкерса — предприятия по изготовлению авиадвигателей из Дессау. Тысячи людей ехали на восток. Поезда хорошо отапливались. Продовольствия тоже было более чем достаточно.

Во Франкфурте на Одере, пограничной станции между Германией и Польшей, мы купили газеты и прочли о протесте западных держав против нашего вывоза. Один из коллег вынул из своего автомобиля, закрепленного в товарном вагоне, аккумулятор и использовал его как источник питания для большого лампового приемника. Новости западных радиостанций частично касались и нашего отъезда. Но вскоре наш интерес угас, так как мы поняли, что диктор может предложить нам еще меньше информации, чем та, которой мы обладали сами. Вечером поезд прошел по мосту через Одер в сторону Польши. Сопровождающие нас военные посоветовали нам на ночь тщательно закрыть все наружные двери. Всем было известно, что в Польше на поезда с целью грабежа нападают вооруженные банды.

Поездка через Польшу длится довольно долго. Днем поезд катится через бесконечные поля, поросшие неизвестными нам коричневыми, камышового вида растениями. Мы не сразу поняли, что это пшеница, которая должна была быть скошена еще два года назад — летом 1944 года. Но тогда эта страна была ареной кровопролитных боев. И ни в следующем 1945-ом, ни в текущем 1946-ом эти поля не могли быть обработаны. Некоторые вывески на вокзалах, например, Кутнов, напоминают нам о сражениях в начале Второй Мировой войны.

Ночью меня будит Лидди. Поезд очень медленно, но плавно, продвигается по вспомогательному мосту, наведенному через Вислу у Варшавы. Рано утром состав останавливается, и я, схватив ведро, выскакиваю из вагона и вместе с остальными пассажирами, также вооруженными раскачивающимися ведрами, спешу вперед к пыхтящему локомотиву. Машинист локомотива выдает горячую воду для утреннего туалета. Наш поезд состоял из вагонов пассажирских поездов, которые сегодня уже не встречаются, и не имел внутреннего сквозного прохода. У каждого купе свой отдельный вход, а внутри поезда пройти из одного купе в другое нельзя. Чтобы было легче найти свое место, на наружных дверях обитатели белым мелом написали свои фамилии. Некоторые, уже немного понимавшие по-русски, написали свои фамилии буквами кириллицы. Однако при обратном переводе на немецкий иногда случались ошибки. Однажды в купе к профессору Фризеру зашел молодой человек и попросил его подстричь. Он понял фамилию как название профессии «Фризер» — «парикмахер».

Никто из пассажиров не имел опыта таких долгих путешествий в поезде. Мы, среднеевропейцы, до сих пор, как правило, совершали поездки продолжительностью лишь в несколько часов, и очень редко длительность поездки составляла целый день или ночь. Однако постепенно порядковые номера вагонов и фамилии их жителей для каждого из нас стали привычными. Так запечатлеваются в памяти порядок домов и имена соседей. За время пути этот порядок соединенных между собой вагонов, кажущийся таким незыблемым в постоянно меняющемся ландшафте, стал для нас символом родного дома. Днем мы ходили друг к другу в гости. Встречались, чтобы поболтать, поиграть в шахматы или карты, и наше настроение, упавшее было после неожиданного отъезда, скоро нормализовалось. Нас снабжали продовольственными пакетами, поезд хорошо отапливался, а так как пассажирами были, в основном, люди молодые, общее настроение было почти радостным. И после первого испуга, связанного с отъездом, стрелка барометра настроения снова поползла вверх — в направлении к веселости и даже задору.

За нашей молодой очаровательной Лидди ухаживали два неженатых холостяка. Сначала Освальд Конрад, 28 лет, аэродинамик, спокойный и рассудительный, а потом и Вернер Мюллер, математик, дружелюбный сангвиник, который был старше Конрада на 4 года. Среди пассажиров было много Мюллеров, поэтому различить их можно было только по именам. Вернер Мюллер рассказал нам, что раньше — на Брандербугском авиазаводе — его звали «толстый Мюллер». Все удивленно взглянули на него: назвать его толстым было трудно. После голодных лет войны толстых вообще не было. Но он сказал, что при условии хорошего довольствия он снова потолстеет. «Ну, хорошо», — согласились мы, — и стали называть его «толстый Мюллер».