Городовой Сапогов

Аркадий Аверченко Городовой Сапогов

Ялтинский городовой Сапогов получил от начальства почётное, полное доверие к уму и такту Сапогова поручение: обойти свой участок и проверить всех евреев — занимается ли каждый еврей тем ремеслом, которое им самим указано и которое давало такому еврею драгоценное, хрупкое право жить среди чудесной ялтинской природы…

Проверять хитрых семитов Сапогову, было приказано таким образом: пусть каждый семит сделает тут же, при Сапогове, на его глазах, какую-либо вещь по своей ремесленной специальности и тем докажет, что бдительное начальство не введено им в заблуждение и недостойный обман.

— Ты только держи ухо востро, — предупредил Сапогова околоточный.

— А то — так тебя вокруг пальца и обкрутят!

— Жиды то? Меня то? Да Господи ж!

И пошел Сапогов.

— Здравствуйте, — сказал Сапогов, входя к молодому Абраму Голдину. — Ты это самое, как говорится: ремесло своё… Сполняешь?

— А почему мне его не исполнять? — удивился Абрам Голдин. — Немножко кушаю себе хлеб с маслом. Знаете — фотография, конечно, такое дело: если его исполнять, то и можно кушать хлеб с маслом. Хе-Хе! На здоровьичко…

— Та-ак, — нерешительно сказал Сапогов, переминаясь с ноги на ногу. — А ты вот что, брат… Ты докажи! Проверка вам от начальства вышла…

— Сделайте такое одолжение, — засуетился Абрам Голдин, — мы сейчас из вас сделаем такую фотографию, что вы сами в себя влюбитесь! Попрошу вас сесть… Вот так. Голову чуть-чуть набок, глаза сделайте, прошу, немножко интеллигентнее… рот можно закрыть. Закройте рот! Не делайте так, будто у вас зубы болят. Нос, если вам безразлично, можна пока рукой не трогать. Потом, когда я кончу, можна его трогать, а пока держите руки на грудях. Прошу теперь не шевелится: теперь у вас за-ме-ча-тель-но культурный вид! Снимаю!! Готово. Спасибо! Теперь можете делать со своим носом, что вам угодно.

Сапогов встал, с наслаждением расправил могучие члены и с интересом потянулся к аппарату.

— А ну — вынимай!

— Что… вынимать?..

— Что там у тебя вышло? Покажь!..

— Видите ли… Сейчас же нельзя! Сейчас ещё ничего нет. Мне ещё нужно пойти в тёмную комнату проявить негатив.

Сапогов погрозил Голдину пальцем и усмехнулся.

— Хе-хе! Стара штука!.. Нет, брат, ты мне покажи сейчас… А этак всякий может.

— Что вы говорите?! — встревоженно закричал фотограф. — Как же я вам покажу, когда оно не проявлено! Нужно в тёмную комнату, которая с красным светом, нужно…

— Да, да… — кивал головой Сапогов, комически поглядывая на Голдина. — Красный свет, конечно… тёмная комната… Ну, до чего же вы хитрые, жидова! Учитесь вы этому где, что ли… Или так, — сами по себе? Дай мне, говорит, тёмную комнату… Ха-ха! Не-ет… Вынимай сейчас!

— Ну, я выну — так пластинка будет совершенно белая!.. И она сейчас же на свету пропадёт!..

Сапогов пришёл в восторг.

— И откуда у вас что берётся?! И чтой-то за ловкий народ! Тёмная, говорит, комната… Да-а. Ха-ха! Мало, чего ты там сделаешь в этой комнате… Знаем-с. Вынимай!

— Хорошо, — вздохнул Голдин и вынул из аппарата белую пластинку. — Смотрите! Вот она.

Сапогов взял пластинку, посмотрел на неё — и в его груди зажглась страшная, тяжёлая, горькая обида.

— Та-ак… Это, значит, я такой и есть? Хороший ты фотограф. Понимаем-с!

— Что вы понимаете?! — испугался Голдин.

Городовой сумрачно посмотрел на Голдина…

— А то. Лукавый ты есть человек. Завтра на выезд получишь. В 24 часа.

Сапогов стоял в литографской мастерской Давида Шепшелевича, и глаза его подозрительно бегали по странным доскам и камням, в беспорядке наваленным во всех углах.

— Бонжур, — вежливо поздоровался Шепшелевич. — Как ваше здоровьице?

— Да так. Ты ремесленник будешь? А какой ты ремесленник?

— Литографический. Ярлыки разные делаю, пригласительные билеты… Визитные карточки делаю.

— Вот ты мне это самое и покажи! — сказал, подмигивая, Сапогов.

— Сколько угодно! Мы сейчас, ваше благородие, вашу карточку тиснем. Как ваше уважаемое имя? Сапогов? Павел Максимович? Одна минутка! Мы прямо на камне и напишем!

— Ты куда? — забеспокоился Сапогов. — Ты при мне, брат, пиши!

— Да при вас же! Вот на этом камне!

Он наклонился над камнем, а Сапогов смотрел через его плечо.

— Ты чего пишешь? Разве так?

— Это ничего, — сказал Шепшелевич. — Я на камне пишу сзаду наперёд, а на карточке оттиск выйдет правильный.

Сапогов засопел и опустил руку на плечо литографа.

— Нет так не надо. Я не хочу. Ты, брат, без жульничества. Пиши по русски!

— Так оно и есть по русски! Только это ж нужно, чтобы задом наперёд.

Сапогов расхохотался.

— Нужно, да? Нет, брат, не нужно. Пиши правильно! Слева направо!

— Господи! Что вы такое говорите! Да тогда обратный оттиск не получится!

— Пиши, как надо! — сурово сказал Сапогов. — Нечего дурака валять.

Литограф пожал плечами и наклонился над камнем.

Через десять минут Сапогов сосредоточенно вертел в руках визитную карточку и, нахмурив брови, читал:

— Вогопас Чивомискам Левап.

На сердце у него было тяжело…