Городские легенды

Тогда же я начала рисовать, и первое время пыталась толкать свою мазню туристам на Пирсе, но картинки были так себе, да и рисовала я карандашом на листах почтовой бумаги, а то и вовсе на страничках, вырванных из старых школьных тетрадок, – понятное дело, на стенку такое не повесишь. Так что попрошайничеством и магазинными кражами у меня получалось зарабатывать куда лучше.

Меня замели, когда я пыталась стащить переносной кассетник в «Кригер стерео», который был там, где сейчас «Джипси рекордз». Теперь он в торговом центре за Катакомбами. Ростом я для своих лет всегда была маловата, поэтому, когда я попыталась убедить копов в том, что я старше, чем кажусь, они мне не поверили. Я предпочитала попасть в колонию для малолеток, чем возвращаться домой к родителям, но ничего не вышло. Бог знает с чего вдруг, но мои родители решили заявить в полицию о том, что я пропала. Их это никогда особенно не беспокоило.

Но домой я так и не попала. Мать не хотела, чтобы я возвращалась, а отец не спорил, так что, наверное, и он тоже не хотел. Сначала я думала, что это здорово, пока не начала мотаться из одной приемной семьи в другую, залетая в промежутках в Дом для своенравных девиц. Обыкновенная тюрьма для малолеток, только название старомодное.

Бывают, наверное, хорошие приемные родители, но я таких не встречала. Моим надо было только одно: чек, а когда они его получали, то обращались со мной как с куском дерьма, пока не приходила тетка из социальной службы проверить, как дела. Вот тогда меня переселяли с матрасика в подвале в детскую. В первый раз я все же пожаловалась тетке на то, что происходит, но она мне не поверила, а после ее ухода приемные родители избили меня до полусмерти. Больше я этой ошибки не повторяла.

Мне было тринадцать, и это была не то четвертая, не то пятая по счету приемная семья, в которой ко мне опять начал приставать отец. Но тут я решила, что с меня этого дерьма хватит. Вмазала старому козлу по яйцам и смоталась в Ньюфорд.

Я стала старше и опытнее. Девчонки, с которыми я говорила в исправительном доме, рассказали, как туда добраться, кому можно доверять, а кто мигом тебя на панель выставит.

Я совсем не собиралась становиться проституткой. Не знаю даже, чем я думала заниматься, когда доберусь до города, – по-моему, у меня тогда в голове вообще ни одной мысли не было. А потом я связалась с этим парнем, Роберт Карсон его звали. Ему было пятнадцать.

Мы познакомились на пляже, где все лето зависала городская молодежь, а потом стали снимать комнату на Грассо-стрит, рядом со школой. Мне тогда и думать о близости с парнем было противно, но мы так крепко сидели на наркоте – кислоту, МДА, кок, гер, все перепробовали, – что я даже не помню, как он меня дрючил.

Один раз у нас кончились деньги, а тут за комнату платить пора, и ни еды, ни дури никакой нет, и мы оба такие обдолбанные, что попрошайничать невмоготу, и тогда Робу пришла в голову блестящая идея: торгануть мной. У меня, конечно, крыша тогда была отъехавши, но не настолько, и мне его задумка не понравилась. Но он нашел где-то одного типа, который дал ему гера, и не успела я оглянуться, как оказалась в машине с мужиком, которого никогда в жизни не видела и который требует, чтобы я ему отсосала, я реву, упираюсь, но после дури соображаю плохо и делаю то, что он велит, а десять минут спустя он выбрасывает меня на углу с сорока долларами в руках, Роб ржет, говорит «мы это сделали», но я встаю на четвереньки прямо на улице и блюю, потому что у меня во рту вкус спермы того мужика.

А Роб думает, что я такая, на фиг, странная.

«Ты пойми, ведь это же легкие деньги», – говорит он мне. Для него, может, и легкие. Мы с ним подрались тогда, и он крепко мне вмазал. И сказал, что если я не пойду опять на улицу и не принесу денег, то будет еще хуже, например он меня порежет.

Такое уж мое везение. Из всех парней на улице я выбираю такого, которого неожиданно осеняет, что карьера сутенера – его призвание. Три года спустя на него работали уже пять девчонок, но меня он уважил: две тысячи на бочку – я их скопила из денег, которые утаивала от него же, – и вали на все четыре стороны.

Но я уже не могу, потому что крепко сижу на игле, работать мне лень, документов нет, делать я ничего толком не умею, разве что рисую немного, да и то когда не ширяюсь, а это бывает редко. Тогда я пристраиваюсь пахать на двух деляг в парке Фитцгенри, просто за дозу, но мне все время не хватает, и вот как-то вечером у меня начинается такая ломка, что я просто падаю у дверей ломбарда на Перри-стрит.

Перед этим я дня три, наверное, не ела. Меня всю трясет, уколоться хочется так, что в глазах темно. Сколько времени я не мылась, знает один бог, от меня воняет, а от моего тряпья и того больше. Я дошла до ручки и сама это знаю, и тут слышу – шаги, местный коп обходит свой участок.