Городские ворота

— А? — вздрогнула старуха, — да, вот эти — то башни, — она показала на стоящие по обе стороны от дороги дома-близнецы, — они самые, Городские Ворота и есть. Через которые «пройдёт только всякая правда, а хлусня не пройдёт». Так старая легенда говорит. Въездные ворота в Менецке [древнее название Минска — авт.] в старые времена были такие. Заклятие на них было наложено— впускать только тех путников, что с добром приходят. Теперь вот ворота другие, а сила в них прежняя. И всякая нераскаявшаяся душа через них пройти не может.

— Так а Вы же… — растерялся Лёха.

— Да я же с самого краешку, — бабка улыбнулась, — да и убили меня тут. Ты, слушай, Лёшенька, — бабка сморщилась, застонала, — раскаяться-то я раскаялась, да ничего не поменяла, не исправила… ох, больно, горюшко! Так с грехом и была, так им и болела. Хорошо, ты встретился, недолго я промучилась. А так-то всем нам срок установлен. Сколько мы на земле жили, столько лет на передачу грехов и отпущено, чтоб найти, значит, кто искупит грехи-то.

— А если не искупит? — заинтересовался Лёха.

— А не искупит, так на нём те грехи и останутся. И будет душа мучится как на том свете, так и на этом. И так оно, конечно, бывает, коль душа мелкая. Робеет человек, — вздохнула бабка.

Внезапно она вздрогнула и к чему-то прислушалась.

— Ты, главное, не бойся, сынок, — заспешила, запричитала она, — ты грехи- то искупи, а я уж за тобой присмотрю. Слышишь, — она пристально заглянула Лехе в глаза и настойчиво повторила, — не бойся, Алёшенька! Как перед Богом прошу, ради тебя самого — не бойся!

Тут-то Лёха и вспомнил про электричку и про Сипатого, и про долг.

— Ё-моё! — в отчаянии он оглянулся на вокзал, как будто отсюда мог увидеть расписание электричек, — бабуля, мне ж бежать надо!

Но, повернувшись, никакой бабки Лёха рядом с собой уже не нашёл. Растерянно оглянувшись, он махнул рукой и бросился к вокзалу.

«Блин, блин, блин! — задыхаясь, бежал Лёха к вокзалу, — Во сказочница! Прям эти… как их… вечера на хуторе близь Диканьки!»

Так, усмехаясь и покачивая головой, добежал Лёша до вокзальных касс, а потом, перепрыгивая через две ступеньки, опрометью бросился на перрон, ловить электричку.

II

…Невыносимо болели рёбра, ныла нога и всё тело было чугунно-тяжёлым, неподъёмным. Очень хотелось пить. «Заболел я, что ли? — мелькнула догадка, — Грипп?». Лёха с трудом открыл глаза и увидел, что лежит он в небольшой комнате, тускло освещённой длинной настенной лампой, а за окном темно и подоконник снаружи занесён снегом. «Окно пластиковое однопакетное, — заметил про себя Лёха, — раму плохо заделали, пена видна. Не будет окно тепло держать. Халтура». Тем не менее в комнате было не холодно, видимо, из-за работающей на полную катушку батареи. Тут Лёха вспомнил про доставку окон, про текущий ремонт, Сипатого и электричку. Лёхин организм от нахлынувших воспоминаний встрепенулся и попытался принять сидячее положение. Но, при первой же попытке дёрнуться, ногу и голову пронзила резкая боль. Тут Лёха заметил прозрачный провод, тянущийся от его руки к капельнице. «Чего? В больнице я, что ли? Когда ж я сюда попал?», — сознание не слушалось, воспоминания извивались и плавились. В голове всплывал вагон и какие-то кричащие испуганные люди. «Видимо, что-то случилось в электричке», — решил Леха, однако, в этот момент белая дверь распахнулась и в комнату энергично вошёл врач, а за ним пухленькая молодая медсестра.

— Ну, что, герой, — стоящий у кровати стул тяжело крякнул под тяжестью доктора, — Как наши дела? Пришёл в сознание? Ушиб головы… похоже, перелом ребра и колотая рана бедра, так то. Везунчик ты, Брюс Ли. Если бы этот тип пырнул тебя на полсантиметра правее, — доктор указал на лёхину левую ногу, — да если бы не оказалось в электричке сообразительного человека, который догадался перетянуть ногу, и если бы скорая не подсуетилась, да я б не задержался на дежурстве.. — доктор присвистнул и махнул рукой, дескать, пиши-пропало.

Оглушённый Лёха только открыл рот, как за дверью раздались голоса, и доктор закряхтел: «Милиция… Я обещал допустить, как только ты проснёшься. Родным-то, кстати, как сообщить? По телефону никак дозвониться не можем, никто трубку не берёт. Военный билет твой? Алексей Бондарев?».

— Мой, — прохрипел Лёха, — кхм… Мать, наверное, на дежурстве, в детском саду. Сторожем. Я сам позвоню. Телефон мой… у вас?

— У нас, Алексей, у нас. Отключай его, Ксюш, — доктор кивнул на капельницу, — и водички дай, а я с милиционером поговорю. Отдыхай, герой! — похлопал врач Лёху по руке и закрыл дверь.

Сестричка поправила подушку, помогла Лёхе чуть приподняться. Движения её были быстрыми, но аккуратными и ласковыми, так что Лёха, отхлебнув с её помощью воды, решился спросить: «Что со мной?»

— Доктор Вас хорошо залатал, не беспокойтесь. Немножко отлежитесь — и будете как новенький. Вы… — девушка запнулась и с чувством выпалила, — я такого смелого мужика никогда в жизни не видела!

От неожиданности Лёха подавился водой, закашлялся и ойкнул, боль в ребре давала о себе знать.