Городской роман

Рвущееся из грудной клетки сердце колотилось частыми вязкими ударами, раскатываясь и звеня в висках оглушительным набатом; горящие от сухости глаза были наполнены мелкими частичками висевшей вокруг дымной пелены, а склеившиеся пересохшие губы застыли, словно столетняя кора старого негнущегося дуба с растрескавшейся от времени, потемневшей корой. Заставив себя пройти еще несколько шагов, Светлана вдруг увидела, что мерцающий огонек становится ярче, призывнее, и с удивлением почувствовала, что адское пекло отступает.

Шагнув на узкую полосу серебристой ступени, она увидела, что окружавшие ее зеркала перекосились и, хрустнув, миллионами острых осколков рухнули в пропасть. Сначала стало жутко тихо, но потом, разорвав тьму бесконечности, зеркальные обломки достигли дна и, издав режущий грохот, рассыпались стеклянной пылью. Не повернув головы, не удивившись, она поднялась еще на одну ступень, и, распахнув прозрачные двери огромного зала, вошла внутрь. Расступившись, стены отошли куда- то далеко, распахнув перед собой бескрайнее белое пространство, и перед Светланой открылся светлый мраморный зал, в центре которого стояло тяжелое зеркало в старинной бронзовой раме.

Спиной к Светлане стоял высокий мужчина в нелепом белом одеянии, напоминающем простыню. Блестящими серебряными ножницами он выстригал на своей голове огромные страшные проплешины. Откидывая отрезанные светлые пряди в сторону, он обреченно улыбался и только плотнее запахивал на себе болтавшиеся полы выбеленного холщового полотна.

Неслышно подойдя со спины, Светлана постаралась разглядеть лицо неизвестного, но бронзовое зеркало не отражало ничего. Беспокойно поведя плечами, словно почувствовав присутствие постороннего, мужчина звякнул серебряными ножницами, неспешно обернулся, и в горле Светланы застыл крик: на нее глядели знакомые глаза Ивана.

– Зачем ты здесь? – едва шевеля губами, прошептала она.

– Примеряю саван. – Его глаза по-детски наивно засветились удивлением и восторгом.

– Но ты же живой, – холодея от ужаса, прошептала она.

– Нет, мы уже умерли, я и мой сын, только вы этого не успели заметить, – мягко проговорил он, и остатки светлых прядей плавно шевельнулись.

– Зачем ты портишь волосы? – Светлана с дрожью наблюдала за тем, как щелкали кончики серебряных ножниц.

– Потерявши голову по волосам не плачут, – просто ответил он и, отвернувшись, тихо засмеялся.

Слегка опустив голову, Светлана отошла от Ивана на шаг и только тут успела заметить, что ее белоснежное роскошное платье превращается в бесформенные рваные лохмотья, сворачивающиеся, словно прошлогодние пожухлые листья, в шуршащие узкие трубочки. Прямо на глазах пораженной Светланы выбеленная холщовая материя чернела, покрываясь толстым слоем рыхлой печной сажи. Закрасив каждую нить, сажа исчезла, а на ее месте появилась атласная ткань черного шелка.

– Зачем это мне? – с недоумением глядя на спину Ивана, одними губами произнесла Светлана.

– Хороший похоронный наряд не помешает, – уверенно ответил он, и Светлана увидела, как в старинном бронзовом зеркале, постепенно растворяясь, теряя очертания и плотность, исчезает, словно тая в густом предутреннем тумане, ее собственный силуэт.

* * *

– Интересно получается, Ален! Много лет назад Христос избавил человечество от грехов, принеся в жертву собственную жизнь. Когда и где его распяли, знает каждый, а вот когда он родился – вопрос спорный. – Иван зацепил елочную мишуру за карниз и соскочил с табуретки. – Такое ощущение, что, либо Христос был не един, либо он появлялся на свет дважды, причем при одних и тех же обстоятельствах. Странно как-то. Значит, как заступничество принимать, так все вместе, а как Рождество праздновать, так каждый сам по себе. Ты считаешь, это справедливо?

Заглянув в коробку, он достал очередную блестящую ленту дождя и, покрутив ее в руках, решил связать несколько гирлянд в одну полоску. Суть затеи заключалась в том, что, закрепляя сверкающую цепочку за мелкие гвоздики и выступы люстр и карниза, он, словно паук, свивал под потолком комнаты шикарный мерцающий шатер, своей формой напоминающий паутину.

–  Знаешь, Аленка, я, конечно, все понимаю, но мне бы так хотелось, чтобы мы отмечали Рождество не в январе, а в конце декабря, – громко произнес он, стараясь перекрыть шум шипящей на огне сковородки.

–  А чем тебя не устраивает январь? – Лена приоткрыла крышку, проверяя состояние жаркого, и мгновенно опустила ее на прежнее место, потому что масло, словно почувствовав свободу, начало активно выпрыгивать из сковородки. Убавив огонь, она отложила прихватку и заглянула в комнату, над убранством которой хлопотал Иван.