Городской романс

Маленький Клебанов и огромный Свидерский были людьми одного поколения и одной культуры. Мне запомнился рассказ Мирона Израилевича о том, как он, выпускник петербургского университета, в 1906 году работал земским врачом в каком-то заштатном уезде не то Смоленской, не то Витебской губернии. Однажды, когда он выехал ночью к роженице в дальнюю деревню, на него напали лихие люди. Но, узнав единственного в уезде врача, сказали: «Так это доктор! Извиняйте нас, доктор! Поезжайте, пожалуйста!» Сегодня трудно даже поверить, что были когда-то на Руси такие благородные разбойники.

Возвращаюсь, однако, к Свидерским. Детей у них не было, и всю свою неистраченную нежность Зинаида Петровна отдавала кошкам. У нее постоянно жили «на всем готовом» две-три кошки, но, кроме них, были и приходящие, а среди них — некий Васька, отчаянный донжуан, о котором Зинаида Петровна очень беспокоилась и которого сердито отчитывала за его любовные похождения.

Когда Константину Николаевичу исполнилось девяносто лет, его поздравляли жители не только нашего, но и соседних домов. Дверь в квартиру Свидерских в те дни просто не закрывалась. Я рассказал об этом событии своему другу, сотруднику областного радио Александру Николаевичу Шепелеву, и мы с ним решили посвятить юбиляру целую передачу. Но была одна, казалось бы, неразрешимая проблема: не сохранилось ни одной записи голоса Константина Николаевича. Придумали такой выход: взяли у него большое интервью, а когда речь шла о его «коронных» оперных партиях — давали эти партии, по заявке юбиляра, в исполнении его любимых певцов.

Председателем Тракторозаводского райисполкома в те годы был Василий Васильевич Гусев. Я, рассказав ему о необычайном юбиляре, пошутил: хорошо бы хозяину района оставить на полчаса свой кабинет и лично поздравить старейшего жителя.

— Ладно, обдумаем, — сказал Гусев.

Дня через три Зинаида Петровна зазвала меня к себе и рассказала о странном визите. Приехали на машине — тогда это было чуть ли не событие — двое молодых людей, очень воспитанных, и привезли Константину Николаевичу огромный букет и большую коробку шоколадных конфет.

— Как же вы их приняли? — стараясь не улыбаться, поинтересовался я.

— Пригласила за стол, налила по рюмочке, — рассказала Зинаида Петровна. — Посидели немного, поговорили. Хотела налить по второй, но они сказали, что спешат на работу.

— Судя по вашему описанию, — высказал я предположение, — это были председатель райисполкома и его заместитель.

— Боже ты мой! — всплеснула она руками. — Да если бы я знала!

Люди в нашем доме дружили и ссорились, рождались и умирали, играли свадьбы, кто-то уезжал, кто-то въезжал. В нашем подъезде жила семья отставного летчика и бывший кузнец ЧТЗ с женой, в соседнем — супружеская пара с тремя дочерьми. Высокий мальчик с пятого этажа дружил с полной девочкой из соседнего подъезда. Про одного из жильцов, седенького сухонького пенсионера, в прошлом начальника квартирного отдела, говорили, что он якобы торговал ордерами, нажил огромные деньги. Мы с ним были знакомы, здоровались. Как-то он заболел, я его навестил. Однокомнатная квартирка, спартанская обстановка, то, что называют честной бедностью. И я понял, что человеку иногда трудно защититься от зависти, клеветы, недоброжелательства. Даже там, где люди друг друга знают годами, дружны, готовы прийти на помощь, как это не раз бывало в нашем доме.

Мы уехали из этого дома, когда моя дочь училась в первом классе, а сейчас у нее уже двое сыновей-школьников. Это были шестидесятые годы, и мы были «шестидесятниками». Об этом времени очень точно и проникновенно рассказывал замечательный писатель Юрий Трифонов в своих вызывавших горячие дискуссии романах, о которых сегодняшние молодые читатели уже ничего не знают.

Свидерские не были «шестидесятниками». Они были людьми другой эпохи, волею судьбы занесенными в наше время. У Пушкина в стихотворении «19 октября» есть строки о лицеисте, которому последнему придется праздновать лицейскую годовщину — среди людей чуждого ему поколения. Грустные строки…

Бывая у Константина Николаевича, я с удовольствием слушал его рассказы о тех из его друзей, которые были еще живы. Он с юмором говорил, что в юности они писали о каких-то личных трагедиях, о любовных неудачах, позднее — о служебных неприятностях, а в последнее время, словно сговорившись, только о болезнях. Иногда во время беседы он извинялся и включал радио, чтобы послушать «Последние известия» или насладиться музыкой. Хорошему концерту он радовался как празднику.

Все это было, было, было…

Мы хоронили Константина Николаевича зимой, на Успенском кладбище. День был не очень морозный, но с ветерком.

Нас приехало сюда человек пятнадцать. Я сказал о покойном несколько слов, вспомнил то, что слышал когда-то от моей двоюродной бабушки: самое благородное существо на свете — русский интеллигент. Около раскрытой могилы стояла совсем потерявшаяся Зинаида Петровна, крохотная кукольная старушка, и зимний ветер трепал ее седенькие, под цвет кладбищенского снега, букольки.