ГородВороН. Часть II дилогии

Привычка такая – собираться в последний момент. Правда, один неожиданный подарок преподнесли мне сборы: Кондора. Сам нашёлся. Оказался приколотым на блузку, которую я вроде и не носила. Удивительно. Видно он хотел, чтобы я взяла его с собой.

Присесть на дорогу забыли. На плите в кастрюльке остались четыре сваренных яйца. Четыре или пять?

Есть ли что-нибудь пустее вагонных слов, сказанных в ожидании отхода поезда? Когда ждёшь, ждёшь… И помимо воли, отчуждение, преждевременный отрыв. Маета. В вагон зашёл, и все. Будто уже не с ними, не с провожатыми. Да ещё когда стараешься изо всех сил – не думать, не позволять прощанию брать верх. Ведь не навсегда же.

От духоты этой и закованности в купейные оковы, пока поезд стоит, можно сдохнуть! На перрон, на воздух. Только и знаешь, что вертишь головой – не горит ли зеленый? Уже, почти распрощавшись со мной, Марья вдруг лихорадочно стала выуживать что-то из своего рюкзака. Лучше бы не выуживала: “Держи!”, – и довольная, сунула мне в руку сложенный листок. “Что это?” —“Распечатка. Ты же просила глянуть твой ящик”.

Собственным домашним дружком-компьютером я так и не обзавелась, приходилось в случае надобности просить Маришку проверять мою почту. Ни от кого, собственно, ничего так уж сильно я не ждала – Лёва писать практически перестал с тех пор, как мы переключились на телефон, попросила так, на всякий случай. Странно, от кого бы это? Я развернула листок, почти пустой:

не знала норовдорог можеш узнать канешно если дура

Всё, что было напечатано на дурацком листке, вот именно так: без прописных букв и знаков препинания. Никакого адреса отправителя там не было, сказала Марья. Что в нём написано, она понятия не имеет – никогда не читает писем не к ней.

Что еще за «норовдорог»? Чушь какая! Хотя дороги, они такие… «Ты не перепутала? Это в моём ящике было?» Она ничего не перепутала, не впервой ей в мою почту лазить. “Надо, наверно, диск свой чистить, хоть изредка, что ли…”, – посоветовала я подруге. Скомкала бумажку, может, излишне нервозно для какой-то дурацкой бумажки, и довольно метко метнула ее в урну.

Потом я снова вошла в вагон, одна. Променяла друзей на вагон, чтобы вместе с ним умчаться от них. И они остались на перроне, чтобы остаться на нём навсегда – небольшой тёмной группой, из-за тёмной одежды. А Маришка так вообще вся чёрная – от колготок до берета, и даже рюкзачок… Вагон набирал скорость, а группка становилась всё меньше и меньше…

Вот уж о чём не стоило вспоминать на ночь глядя – об этом клочке бумаги. Бывает же, всякие ненормальные рассылают что ни попадя. Не спать, разве только приклонить голову ненадолго…

Лес наизнанку, жутковатый негатив: спутанные призрачно-белые ветви деревьев на чёрном фоне неба. Телеграфные столбы, провода, деревья, кусты, переплетаясь друг с другом, кружатся в безумном танце – быстрее и быстрее. Железный дом на колесах, свихнувшись, вонзается в коридор неподвижных от рождения истуканов. Не спрашивая, вовлекает их в своё безумие, выворачивая наизнанку их тихую сущность.

А я-то, я! Со своей тишайшей сущностью, сжавшись в неподвижный комок (камень?), несусь со скоростью километров сто в час навстречу, нет, на встречу… Или это мне только кажется, так же, как глупым деревьям? И почему они белые-то? Что, уже зима? Сколько же я спала?

Окно вот оно, на месте: в нём чёрные деревья на фоне опять почти светлого неба. Слава богу, никакой зимы. В купе опять я одна. Сбежавшие из паноптикума одумались и решили вернуться, должно быть, в него же, оставив после себя кисловатый, не резкий, запах – всё-таки настоящих, не восковых людей.

Им хорошо. Если что-то и снилось, они, верно, того не помнят. Моя же память услужлива, когда никто не просит. Не в цвете – это первое. Всё серо-чёрное. Пучок серого укропа вручил мне некто в тёмно-сером, жестом, вручающим цветы, только… вместо руки было что-то другое, вроде когтистой лапы. Ещё мелькала какая-то грязная, вся в земле, картошка. На кой мне, спрашивается, такой де Огород? Ведь говорили же: не спать!

Не хватает смелости в зеркало посмотреть, ощущение своего лица изнутри подсказывает, что лучше этого вовсе не делать. Приободрить себя видом из окна? Боже! – едешь ведь по своему детству – ничего не изменилось с тех пор. Та же троица грязноватых мальчишек стоит на насыпи, радостно – есть чему радоваться?! – машут руками. По-моему, они успели увидеть моё лицо.

Вот я уже и внутри кино – для мальчишек с насыпи я – кино. Мы с ними сразу и внутри, и снаружи киноленты. И в прошлый раз, и сто пятьдесят лет тому назад они же – вот так стояли на насыпи и радостно махали вразнобой. Махали и будут махать. Что-то сильно оно все поперепуталось, повъезжало друг в друга: прошлое в будущее. Или их вовсе нет, никакого ни прошлого, ни будущего? Поезд наш идёт по кругу? Все как один поезда идут по кругу. Только так.