ГородВороН. Часть II дилогии

Вот что мешало. Голос. Он был… не тот, что прежде. Или из-за гудения большого открытого воздуха. Это, наверно, нормально – ведь без проводов. И все-таки … совсем он был другим, голос. Потерявший всякую утешность.

Зато эта высокая худощавая фигура и походка человека, несущего мою треклятую сумку, казались мне уже знакомыми, почти родными: немного сгорбленная спина; гибкая, слегка коленями внутрь поступь, опять же чем-то смахивающая на львиную; даже мягкие растоптанные мокасины – именно в таких и должен был ходить он, человек с именем льва.

Вокзал был на месте, и даже чересчур. И площадь перед ним, на которую нас и вынесло. Миновать её было невозможно – перрон впадал в неё, как в море. Стихия эта в своей грубой всеядности и оглушительном звуке – как издевка над только-только начинающим ходить. Толкотня и гвалт, как взрывной волной, отшвырнули нас друг от друга – так, что хоть “Ау-у!” кричи. И я закричала:

– Подожди-и!

Он приостановился, не понимая. Я тоже остановилась, щадя взор, устремила его поверх истеричной ярмарки – и… не смогла произнести ни слова. В душном привокзальном воздухе парили – да, красавицы с выдающимися клювами. Долетели-таки. Голубушки-воронушки. И в нешуточном количестве. И голоса подают. Приветствуют.

– Куда мы идём? – выговорила я еле-еле, продолжая созерцать кружение.

– На стоянку.

– Лёв, у меня, вообще-то, здесь двоюродная сестра есть.

– Чего, чего?

Видно, звук совсем пропал. Я добавила мощности, как могла, и повторила.

– Да ты что! У меня тоже. Неужто одна и та же? Твою как зовут?

И он снова схватил сумку. А я корзинку. С этой корзинкой…

Ну нет, если бы я знала про эту площадь – ни за что… Не оставляет надежды.

– Подожди.

– Нет уж, сначала выберемся отсюда и побыстрее.

Он чувствует то же самое?

Мы добрались наконец до какого-то автомобиля, неизвестной марки. И эта удушающая жара, несмотря на уже не летний месяц.

– Она живёт не так уж далеко, – мямлила я, оседая блинным комом на раскаленную сковороду сиденья.

– Что ж, как-нибудь заглянем в гости. А пока, как договаривались: приедешь – позвоним – снимем, если надо будет, – остальное пропьём. Делов-то! Никто никому ничего.

И ехали опять поврозь, хоть он и спрашивал о чём-то, то и дело инспектируя мой нос – чуть не вплотную придвигая к нему свой. Я даже не могла поправить свисающие на лицо пряди, пригвоздённая острокинжальным букетом. Лучше бы водитель смотрел вперёд, на дорогу.

– Ты… Про красный-зеленый-то хоть слышал?

– А-а? А как же! Андрюха говорил, хозяин тачки. Машина ведь не моя.

И не моя. Вконец не моя. Кто из нас больше ненастоящий – я или он, непонятно. Скорее – я. Его руки ведут машину – может, все-таки пару-тройку правил он знает, мои, чуть живые – еле-еле придерживают ошипованные, но тоже чуть живые, с каждой минутой стремительно покидающие этот мир цветы.

Чуть помедленнее, розы. Чуть помедленнее…

Как встроиться в этот теплый невиртуальный воздух?

Он с улыбкой, непонятной какой-то, добродушной, если не заглядывать в глаза, начинает вдруг уже без зазрения совести изучать меня – так внимательно, будто его в милиции попросили составить мой фоторобот. Я, помня о вагонной головомойке, прихожу в ужас и сижу в нём, не шевелясь.

– Дорога! – в отчаянии напомнила я. – На неё-то будешь смотреть?

Доедем ли? Водитель из него, как из меня завсекцией чего-нибудь.

Он посмотрел вперёд и тут же, странно ожив, выпалил энергично:

– О, гляди! Видишь, дом везут?

Какой ещё дом??? Взглянув, я не увидела никакого дома. Вид перед нами загораживал заляпанный комками глины кузов, кое-как прикрытый брезентом, из-под которого местами выглядывали какие-то серые бесформенные глыбы. И было в этом самосвале… тяжесть какая-то. Невыносимый гнёт беды. То ли из-за комьев глины, будто с кладбища?

– Их теперь столько…

– Чего? Да что это?!

– Ты что, не понимаешь?

– Нет.

– Остатки дома!

Он опять повернулся ко мне. И… нет, почудилось, такой жуткий зной и духота – в лице его мелькнуло такое… та кондукторша того «Икаруса»… В день, когда я купила билет…

Подготовка к моему приезду была налицо: середина комнаты пуста и даже, будто бы лишена видимого мусора. Ближе к краям, правда, ощущалась некая непреходящая запылённость и зашлакованность. Вообще же, его квартира – моя! Только у неё все в другую сторону, как у сиамского близнеца.

– Ради тебя я над собой тако-ое проделал! Заставил себя – представь! – разгрести тут по центру, чтоб как у людей. Чтоб не запинаться. Понимаешь, что я тебе говорю?

Неужели у меня был такой вконец тупой вид? Я как раз понимала – ну что с него взять? Жильё-то не его, съёмное – как пиджак, снятый с чужого плеча. Пришлось снять, уйдя от очередной жены. Точное их число он хоть и называл, не отложилось – что-то между тремя и десятью. Сколько женился, столько раз галстук надевал. Стоило ради этого?