Я поинтересовался как-то у заведующего булочной, нельзя ли перейти на менее передовой метод разгрузки и хотя бы по ночам носить лотки через двери, вручную. Булочник окинул меня взглядом черствым, как «ночной» хлеб, и сказал:
— Как вам не стыдно, товарищ. Вы не уважаете труд грузчика. А ведь грузчик — человек. А человек — наше главное богатство, его надо охранять, как зеницу ока!
Я ушел посрамленный. Как я мог заговорить об этом, я, который вот уже скоро год работаю над первой главой романа на эту тему!
Только я собрался подсчитать, какое количество человеко-сонно-часов каждую ночь вылетает в трубу, го бишь в окованный железом желоб, как внизу, справа, что-то завизжало, застрекотало и затряслось. Одиннадцатиэтажный домина заходил ходуном.
«Все в порядке! — подумал я, взглянув на часы. Ровно одиннадцать часов. Механизированная сапожная мастерская начала функционировать. Теперь этот визг и скрежет будет сопровождать в доме все телефонные разговоры, радиопередачи, семейные ссоры и объяснения в любви вплоть до шести вечера».
Нет, к заведующему мастерской я не пошел с рационализаторским предложением. Я мысленно увидел перед собой глаза холодного сапожника и услышал скрипучий голос:
— Как вам не стыдно, товарищ, тянуть нас к ручному труду! И это в то время, когда повсеместно идет борьба за человека, который является нашим главным богатством…
Я собрался было подсчитать, сколько хороших мыслей, сколько добрых слов толст ежечасно в визге моторов, но гул, донесшийся откуда-то слева, направил мои мысли по новому руслу. Домовая прачечная начала сегодня работать с опозданием. Видимо, что-то не ладилось с горячей водой. Теперь она заработала вовсю. Судя по гулу и тряске, количество пуговиц, вырванных с корнями из наволочек и кальсон, будет процентов на десять выше планового.
Я хотел было подсчитать ущерб, наносимый нервной системе человека работой этого бытового предприятия, но вдруг понял, что я просто старый ворчун Ну, хлопают двери, как молотом по голове! Так разве в одном моем доме хлопают? Ну, гудит электрифицированная прачечная, визжит механизированная сапожная, грохочут лотки в технически оснащенных булочных. Чего я хочу? Чтобы наступила в наших квартирах блаженная тишина? А что тогда будет со мной? Я, наверно, не сумею написать ни строчки! Я поспешил перечеркнуть свои вычисления. Секундная стрелка отсчитала пять делений. Внизу раздался оглушительный стук двери.
Ф-фу! Все в порядке! Стало быть, я все-таки напишу о человеке. О том, что он наше главное богатство. О том, что мы должны охранять его, как зеницу ока, в частности от разнузданных дверей, от беспощадных лотков, от распоясавшихся механизмов и от холодных заведующих, которые, прикрываясь заботой о человеке, поминутно портят человеку жизнь.
А ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ…
Санаторий находился в горах, высоко над морем. Мне отвели маленькую, уютную комнату. В столовой усадили за двухместный столик на веранде. Поглощая отбивные, я мог наблюдать, как снуют по лазурной глади пестрые пароходики, до отказа набитые полуголыми бронзовыми курортниками.
Погода стояла отличная, и я приготовился отдыхать, что называется, на полную катушку.
Утром я спустился в столовую в отличном настроении и с отличным аппетитом. За моим столиком уже сидел мужчина средних лет с круглым лицом, на котором почти с геометрической точностью были размещены круглые щеки, круглые губы, круглые глаза и круглые очки.
— Ласточкин, — представился он, протянув мне круглую ладошку, — будем, значит, вместе питаться.
— Очень приятно, — сказал я и, подвинув поближе тарелочку с салатом, потянулся за хлебом.
— Это правильно, что вы берете хлеб правой рукой, — неожиданно произнес Ласточкин.
— А что? Разве это не полагается?
— Да нет! Просто некоторые берут хлеб левой рукой. А вообще, конечно, практичнее брать правой. Правая рука у человека обычно длиннее левой, ею можно больше захватить.
Я отдернул руку и стал есть салат без хлеба. Без хлеба я съел и яичницу, и жареную печенку, и компот.
Возвратившись в свою комнату, я вместо того, чтобы собираться на пляж, стал разглядывать в зеркале свои руки. Мне показалось, что правая рука у меня действительно длиннее левой. Или, скорее, левая была короче правой.
К обеду я постарался прийти пораньше: очень уж не хотелось есть первое и второе без хлеба. Я уже доедал поразительно вкусные жареные грибы в сметанном соусе, когда появился Ласточкин.
— Привет! — сказал он, усаживаясь за столик. — Грибы едите? Вкусные?
— Очень.
— Очень… А знаете ли вы, что самый ядовитый из грибов, аманита-фалоидес, являющийся причиной всех отравлений грибами, обладает прекрасным вкусом?
Я поперхнулся.
Черт побери! У этих грибов действительно был прекрасный вкус…
— Что, небось, волос попался в соусе? — сочувственно осведомился Ласточкин. — Волос в еде разглядишь не сразу. Средний диаметр человеческого волоса равен всего десятой миллиметра.
Я поднялся из-за стола.
— Гулять собрались! — посетовал Ласточкин. — А ведь гроза может быть.
— Откуда гроза? С чистого неба?