Горожане

Кеша принялся пересказывать болгарские телепередачи, а Виктор подумал вдруг, что скучает без Галки. Когда уезжал, то дни считал до отъезда, сдерживался, чтобы не сорваться на какой-нибудь мелочи. Он понимал, что жена меньше всего виновата, просто к лету оба устали. И все равно не мог погасить своего раздражения, когда Галя, например, привычным движением потирала виски ладонью, спасалась от головной боли, — этот жест когда-то приводил его в умиление, но сейчас бесил, казался фальшивым. И вот уж не думал он, что всего через неделю Галка приснится ему: она была в любимой своей шелковой пижаме, он нетерпеливо расстегивал пуговицы, она смеялась, мешала ему, но он чувствовал, что и смеется и сопротивляется она только потому, что ей нравится его настойчивость. Утром Виктор подумал: получилось нескладно и глупо, что они не могли отдыхать здесь втроем, где и море, и воздух, и ощущение вечного праздника примиряют людей. Ну, и еще одно. То, что жены не было рядом, принесло Виктору заботы, о которых он как-то не думал, готовясь к поездке.

Море, солнце, особая атмосфера пляжа — все это внушало Виктору беспокойные, смятенные мысли. Он вспомнил, как за несколько дней до отъезда в Крым он видел из окна троллейбуса, как в правом ряду на малой скорости ехал какой-то парень на «Жигулях», внимательно осматривал всех проходящих девушек, иногда притормаживал, открывал дверцу, но никто не реагировал на его галантность. Виктор толкнул приятеля в бок: смотри, мол; тот ответил коротко и выразительно: «Голодный!» Теперь получалось, что он, Виктор; тоже «голодный» и что нужно было предпринимать какие-то определенные меры. Вокруг все знакомились, завязывались и распадались крупные и мелкие компании, а он только и занимался тем, что не сводил глаз с Дениса да выяснял с Кешей проклятые вопросы бытия.

— И вот мы с женой думаем: почему все-таки нельзя добиться этого у нас? Даже обидно — такая могучая страна, а с легкой промышленностью отстаем.

И Кеша с восхищением начал перечислять, какие жена купила в Болгарии кофточки, а какие — только примерила, но купить уже не смогла, потому что кончилась валюта, и как вежливы продавцы в магазинах: могут переворошить все товары, если ты захочешь что-нибудь выбрать, и обязательно улыбнутся, скажут тебе спасибо, даже если купишь ты всего какую-нибудь мелочь…

Кешу распирало от восторга, и Виктору захотелось непременно возразить ему, хотя в душе он был во многом согласен с приятелем. И он бесцеремонно прервал Кешу:

— Подумаешь, кофточки! Приходи в ГУМ пораньше, с утра, в последние числа месяца, постой в очереди — и купишь те же самые кофточки, за которыми вы ездили в Болгарию!

— Вот видишь — очередь! — ухватился Кеша за это слово, пропустив мимо внимания колкость. — А там — никаких очередей нет. Даже понятия такого не существует! Наоборот: входишь в магазин — и к тебе сразу несколько продавцов подходят, даже неудобно как-то.

— Вижу, совсем развратили тебя братья болгары.

— А как быстро реагируют они на моду, — упорно гнул свою линию Кеша. — Сегодня по телевидению новый фасон показали — и уже через месяц в магазинах есть эти товары. А у нас фабрики еще несколько лет будут раскачиваться.

— Вот и хорошо. Пусть наши женщины подольше носят свои тряпки. А то наденут раза два, и все — уже не модно. Так они нас по ветру пустят.

— Нет, здесь вопрос принципа, — не уступал Кеша. — Можно и не менять моду так часто, главное, чтобы все было в магазинах. — Ему стало обидно, что Виктор не разделил его восторгов и даже как будто победил в споре. — И все-таки, — схватил он Виктора за руку, — я не согласен с тобой.

— Ну, мы еще доспорим, — согласился тот.

Два дня море штормило. Виктор бесцельно бродил с Денисом по поселку, мальчик капризничал, тянул его на пляж. Но и здесь делать было нечего — волны разбивались у самого парапета, с моря дул холодный ветер, было пустынно и неуютно.

А вечером, часам к шести, выглянуло солнце, море успокоилось. Вода у берега стала мутно-синей, грязной — у самой кромки плавали водоросли, щепки, обрывки бумаги, — но неожиданно теплой. Виктор ощутил накопившуюся, нерастраченную за два дня мускульную энергию и быстро поплыл к буям. Немного отдохнул, подержавшись за скользкий неудобный шар, и повернул назад. Его ослепила, заставила зажмуриться широкая солнечная дорожка, которая тянулась к берегу от самого горизонта. Маслянисто-ртутная, она расплывалась, теряла очертания, смотреть на нее было невозможно и желанно, и Виктор почувствовал, как нарастает в нем необъяснимый, беспричинный восторг. Господи, как хорошо жить! А как редко мы помним об этом; и Виктор с раздражением, словно о ком-то чужом, подумал, насколько беспомощно-жалок он был, добиваясь второй путевки, для жены. Дело ведь не только в ней, а еще и в принципе, в способности держаться независимо и твердо, не чувствовать себя виноватым просителем. Здесь, на море, он почему-то впервые ощутил себя свободным от оков, в которые охотно позволял заковывать себя всю жизнь.